что же там, внутри?! Кого мог оставить равнодушным этот вопрос?
Рядом с высоким крыльцом стояла ярко раскрашенная будка с маленьким окошечком, с надписью над ним «КАССА». Вокруг шатра, примыкая к нему с обеих сторон от входного крыльца, располагались вагончики. Они стояли полукругом, один за другим, образовывая хоздвор, территорию всех тех, кто был причастен к цирку. Проникнуть туда было невозможно ни под вагончиками, ни между ними. Всё было надёжно закрыто деревянными щитами. Оставались небольшие щели между вагончиками, такие узкие, что через них можно было с трудом разглядеть полоску двора и не более того. Но подглядеть так хотелось! Какая она, цирковая жизнь? Какие они, артисты?
Новые запахи, что привёз с собой цирк, оказались гораздо доступней, чем ответы на волнующие вопросы. Обходя в очередной раз цирковой городок из шатра и вагончиков, Витька уловил запах, от которого в другой ситуации просто брезгливо сморщил бы нос, как истинный горожанин. Из-за вагончиков ветер разносил вокруг отчётливый запах навоза. Это так не гармонировало с яркими плакатами и афишами на вагончиках и вокруг шатра, с громкой музыкой из динамиков, слышимой даже у них во дворе. Но это был запах цирка! Запах неведомой для них жизни. Этот запах имел право быть, если цирк привёз его с собой. Никакого сомнения тут не было. Даже этот запах манил и дразнил воображение.
Сейчас, спустя много лет, Виктор Петрович уже не помнил, как и с кем он впервые попал в цирк. Он помнил другое. Помнил, что почти каждый день он с другом Мишкой ходил на представления. Нет, денег на билеты у них не было. Они попадали на второе отделение, после перерыва. Обратно в цирк пропускали по контрамаркам, вот по ним он с Мишкой и проходил. Но как доставали эти контрамарки, он уже не помнил, какая там была хитрость с их стороны. Невозможно только было забыть сами контрамарки – настолько они были желанные, эти картонные квадратики голубого цвета, дававшие право смело пройти внутрь мимо контролёра. Войти и окунуться в мир цирка, в мир его запахов, звуков, в мир его красок и зрительского многолюдья, в котором было так уютно сидеть на деревянной цирковой скамейке.
Витька долго не мог признаться себе, что волновало его совсем не это. Совсем не ради циркового зрелища почти каждый день он пропадал в цирке и тащил туда своего друга Мишку, ничего не подозревавшего до тех пор, пока Витьке стало совсем невмоготу, потому что душа его томилась. Невмоготу настолько, что он признался другу в своём душевном беспокойстве, названия которого он не знал. Понять этого Витька не мог, того, что творится в душе. Его просто каждый день тянуло с неодолимой силой в цирк, где успокаивалась душа, чтобы потом, вечером, после представления, снова испытывать эти, щемящие душу, волнения, не подвластные его пониманию. Он не отдавал себе отчёта в том, зачем он таскает с собой Мишку. Не представлял, что может быть по-другому. Ведь до сих пор они были вместе каждый день. Теперь каждый день Мишка сидел с ним рядом в цирке, а Витька сидел, и слушал, как бешено колотится его сердце. Казалось, он слышит где-то под горлом его оглушительный стук, отдающийся в висках, рвущийся наружу, туда, к арене, где солидный дядька с усами, во фраке, с галстуком-бабочкой, на весь цирк громогласно объявляет: «А сейчас, уважаемая публика, вас ожидает зрелище!». После этих слов дядька переходит на крик: «Иллюзионный аттракцион Дун Цен Фу! При участии самой маленькой актрисы Жанны Вань Шу Шань! Встречайте!».
После этих слов Витька переставал замечать всё окружающее. Сознание его воспринимало только маленькую гибкую фигурку в ярком гимнастическом костюме с блёстками, с красной розой, украшавшей её причёску. Её красивое лицо никак не вязалось с китайским именем, хотя вместе с ней на арену выходил явно китаец, низкорослый, пожилой, с жидкой бородкой. Сначала он показывал фокусы, а она ему помогала. Ну что это был за фокус? Даже Витька «раскусил» его секрет. Китаец, якобы, выпивал молоко из пиалы, медленно запрокидывая голову с пиалой вверх. Потом опускал пиалу вниз и побалтывал из стороны в сторону, показывая всем, что от его «заклинаний» молоко снова появилось. С такой пиалой Витька и сам бы стал фокусником. Китайцу было далеко до его маленькой помощницы. Про него забывали, когда она начинала «фокусы» со своим телом. На маленьком столике с тремя ножками она творила чудеса акробатики, которыми восторгался весь зал. В завершение номера она вынимала из причёски розу и оставляла её на столике у себя под ногами. Наступала полная тишина, когда она медленно, через спину, изгибалась назад, головой вниз, и зубами брала розу со столика, изогнувшись колесом. Виктор Петрович до сих пор помнил даже мелодию, которую исполнял оркестр во время её выступления. Зрители каждый раз оглушительно хлопали, изо всех сил. Длительное время не отпускали её своими овациями. Это был последний номер программы.
Витьку «отпускало» только тогда, когда он вставал со своего места. Ему пришлось признаться Мишке, словно поделиться страшной тайной, в том, что он ходит смотреть на неё, на девочку со сказочным именем «Жанна» и не может оторвать глаз от маленькой артистки. Даже её имя завораживало и вызывало волнение, которое он не мог успокоить. Витька с трудом сдерживал раздражение, если Мишка в разговоре называл её Жанкой. Это царапало его слух. Он был благодарен другу за то, что тот не посмеялся над ним, над его признанием. Может, потому что Мишка был младше на год и привык во всём слушаться Витьку, считая его авторитетом во всех вопросах. Так или иначе, но Мишка один знал об этой «тайне» и поддерживал друга, как мог, в его ежедневных походах в цирк.
Витька пытался ругать себя, разозлиться на себя за бессмысленные волнения и переживания, за то, что всё это впустую. Он видел и мог видеть ЕЁ только там, на арене цирка, и нигде больше не сможет увидеть. Нигде и никогда. Он понимал это, но от этого было не легче, а ещё тяжелее. У него не было хвоста, но теперь он жил с таким ощущением, что кто-то невидимый наступил ему на хвост и держит, как бы он ни дёргался. Держит и не пускает с друзьями на пляж, на рыбалку. Не пускает играть в футбол, в войну, не пускает бегать по стройкам и лазить в чужие огороды. Откуда у него взялся этот хвост, и кто приколотил его к цирку, к этой удивительной девочке с удивительным именем «Жанна»? Что с ним происходит и куда девалось ребячья энергия и мальчишеская беззаботность? Он не задавал себе никаких вопросов. И ему их никто не задавал. Вокруг кипела жизнь. И взрослая, и детская. Витька словно наткнулся на столб среди кипения этой жизни и замер, подчиняясь тому, что кипело не снаружи, а у него в душе, там, откуда до сих пор не исходило никаких «помех» для его мальчишеской жизни. Он не умел и не знал, как с этим справиться. Витька просто терпел и каждый день бесцельно бродил вокруг циркового городка с его неприступностью и цирковыми запахами. Витька не мог увидеть ЕЁ, не мог уйти прочь. Ему оставалось только бродить вокруг и ждать вечера, когда они с Мишкой снова окажутся в том мире, в котором можно ЕЁ увидеть. И Витька ждал.
Разве мог он знать, что это проснулась его душа, не зная о её существовании в мальчишеском теле? Так получилось. Потребности души проснулись в нём раньше потребностей и желаний тела. Душа его томилась, а он впервые страдал, не понимая этого. Страдал от своей беспомощности. Страдал незаметно для всех.
Цирк уехал. Начались школьные занятия. Витька потихоньку втягивался в повседневные заботы, дела, занятия. Всё это было снаружи, а внутри оставалось то, что он не мог выпустить и с чем не хотел расстаться. Детство оставалось с ним, но в нём уже не было цирка, не было удивительной девочки с удивительным именем Жанна. Витька не думал о том, что и детство, и цирк, и многоточие души, под которым скрывались его первые страдания, останутся в его памяти на всю жизнь.
Разве мог Витька испытать подобное в двадцать первом веке? Сомнений у Виктора Петровича не было. Его внуки с первых классов в школе изучали строение тела и его потребности, к мысли о которых приучали, как к физиологическим функциям организма. На уровне животных инстинктов. Какая душа? Какие волнения? Когда телесные потребности требуют своего. В окружающей жизни, всё больше превращавшейся в мир потребления, его внуки, не научившись чувствовать, с ранних лет учились потреблять. Проснутся ли их души? Нет, Виктор Петрович был благодарен судьбе за то, что родился и вырос в двадцатом веке.
Тогда, в детстве, цирк уехал и опустел пустырь возле ДК железнодорожников. Остался только круг жёлтых опилок, словно сердце цирка, где сверкала его жизнь на глазах восторженных зрителей. По вечерам Витька приходил туда до самых снегов, накрывших и землю, и опилки. Внутри Витька чувствовал непривычную пустоту. Она мешала ему, напоминала о себе своим холодом. С тех пор Витька заполнял её, он не мог её терпеть. Душа требовала своё, не вовремя проснувшись. Видимо, потому что душа – часть природы, а природа не терпит пустоты. Спустя многие годы Виктор Петрович понял это. С тех пор, сколько он помнил, душа его пребывала в состоянии влюблённости. Никто об этом не знал и не догадывался, и сам Витька не отдавал себе отчёта в том, что у него всегда был «объект тайных воздыханий». Он даже помыслить не мог, чтобы выказать свои симпатии или претендовать на взаимность. В их ребячьей среде это было не принято. Они жили своими интересами и делами, в которых не было ни места, ни времени для общения с какими-то там девчонками. Но что он мог поделать? Душа требовала своё и тело подчинялось ему на протяжении всей жизни, признавая главенство над собой, над своими инстинктами. Продолжалось это до тех пор, пока Виктор Петрович не женился. Но душа всегда была для него тем порогом, через который тело никогда не перешагивало в любых своих желаниях.
В двадцать первом веке Виктор Петрович чувствовал себя жителем другой планеты, с другой жизнью, с другими порядками, законами, с другими людьми, даже с другими детьми. В детстве и юности там, в двадцатом веке, он жил на совершенно другой планете. И название планеты было несколько иное. Если раньше его планету называли «ЗЕМЛЯ», то сейчас ей больше подойдёт название «ЗЕ- ЗЕ – ЗЕМЛЯ». Невозможно произнести название планеты без заикания от страха за её судьбу, что уготовила ей цивилизация, обезумевшая от материальных благ. В двадцатом веке финал этой судьбы не ощущался, несмотря на все войны и бедствия. Виктор Петровичу это ясно виделось с высоты прожитых лет.
Двадцатый век остался позади, но Виктор Петрович знал, что его память всегда будет хранить благодарность к нему и сочувствие к ровесникам двадцать первого века, в котором желание потреблять просыпается раньше, чем желание чувствовать.
Курган 2020. 10
Но современную молодёжь порицать не следует. Мы их просто не понимаем.