опусом, деланным во сне.
И я бегу обратно, задыхаясь, ощущая боль, колющую отчего-то в правой половине грудной области, уже в ночной мгле, вверх по улице, освещенной нежно-горчично-желтыми фонарями; впереди она пересечет гигантскую дугу дороги, по которой ходят трамваи; вот по правую руку здание темноохристого кирпича, своей модерно-готичностью прекрасно оттеняющее чистый песочно-желтый с пробелью ренессансный дом с колоннами ионического ордера по левую руку (это больницы, это больницы); вовне и внутри меня тройственной фугой беззвучно звучит хорал, уже совсем ночь (вокруг ожившие от летаргии дня в вечерней влажновоздушности огни, тихая жизнь), я вскакиваю в сапфирно-сверкающий во тьме прозрачный трамвай — и вижу, что в трамвае сидят рядами утвердившиеся на всех сидениях, как на престолах, великолепные негры; это студенты-медики, догадываюсь я, их древне-мифологические головы черны, как эфиопский кофе, и я уже знаю, что они будут разрезать меня драгоценными золотыми ланцетами и детальнейшим образом, под увеличительными линзами, изучать мои внутренние органы, живущие самостоятельной жизнью (об этом я говорил уже ранее).
...прошло много лет. Но почему в ящике моего стола, в том самом, который я с тех пор боюсь открыть, сквозь щель я неподвижно часами наблюдаю латунный изящный клинок, откуда он попал ко мне, как?
То, что называется Всевозможностью, или Универсумом, есть зеркальное отражение, отсюда и все, что в мире криво и дурно. Но суть в том, что мы можем понять вечную одновременность, одновременность всеобъемлющей вечности, nunc stans, только как единомгновенность, nunc fluens, на самом же деле мгновение — это свойство лишь эмпирического горизонтального времятечения. Исток персонального времени каждого существа (здесь несомненно подобие макрокосма и микрокосма) скрыт в средоточном омфале, откуда истекает оно жидко-желеобразными жилами по всем несчетным лучам-возможностям складывания жизни; каждая из этих жизней идет по законам своей реальности, непредставимым для соседнего иноварианта (притом здесь описан только низший, или внешний, из бессчетных уровней-слоев всей полноты существований, которыми наделена персона). Отдаляясь от недвижного центра и приближаясь к обращающейся окружности пустырей времени, личной Кали-Юге, оно, это индивидуальное время, начинает стремительно дряхлеть, разреживаться и низвергаться, распыляясь в обрыв-ничто.
Но бывает, пусть крайне редко, что вены эти переплетаются на мгновение, и тогда будто ожог опаляет наше дневное сознание, ожог невмещаемой огромности нашего истинного бытия.
