встретились, стало неловко, как будто тесно. одному, одной, решили, упрощая, спотыкаясь о запятые, наверное, легче. все-таки, как это принято, обменялись номерами. затем расстались.
подумали наедине, пожили еще. собирали, что нравилось, и подклеивали к душе, чтобы выглядела цветной. сличали количество разных, не сводимых к одному, зол - их всегда было два, в зияющей черным паре. изо всех сил старались увидеть чувством, как поступить, потом просто кидали монету. монета сверкала, вращаясь, падала на пол и катилась куда-то под какую-то мебель: не полезем ее выковыривать, нет, нам некогда. обратите ищущее внимание в раму окна, там лето, характерное лепестками цветков. пройдемте же к ним, каждый - к какому-нибудь своему. вырвем живое тело растения из земли, которая есть не более, чем уже умершее когда-то. начнем, причиняя неизвестную нам и науке боль, ампутацию шелковых лоскутов и станем вести устный счет отнимаемым. окажется, можете мне поверить, что рассеялись, отвлеклись на случайное, сбились, шепча, со счета. вырвем, сердясь, еще. теперь у одной выйдет да, в то время как у другого, уже одетого в темное, зимнее, шерстяное, обернутое, ко всему, мохером - нет. он поедет тогда на север, открывать полюс. она - почему бы нет - двинет в Ост-Индию, чтобы там едва не инкарнировать в холодеющий труп, когда ее цапнет, взметнувшись, кобра. спасали обоих, его - со льдины, при помощи геликоптера, ее - в местной амбулатории санаторного типа, преднизолоном или гидрокортизоном, после того, как крохотный и решительный, как мангуст, сианец, чмокая, высосал из ее стройной ноги привычную горечь яда и сплюнул желтой слюной в чашку с аппликациями из Бхагаватгиты. хромая, приходила в себя, пока он отлеживался с обморожениями то ли в Мурманске, то ли в Норильске, то ли вообще в Тикси. скучали - оба. жизнь, хотя ей мешало то одно, то другое, плелась своим чередом. его, уснувшего, извне озаряли нервные северные сияния, а изнутри - черно-белые, как стильные фотографии, всполохи снов о всплытии из бессознательной бездны небытия в мелководье жизни странных замшелых рыб с иглами неровных зубов и фонариком на губе. заходил, подружившись, сосед по учреждению помощи, тоже хлебнувший лишнего испытатель льдов, которому медведь откусил чертверть черепа, после того, как искрошил дуги ребер и изжевал кожу. сидя поблизости, обратив остаток лица к его изголовью, бледно бредил пейзажными анекдотами или случайным молчанием не о чем. из Гренландии доходили по проводам, прогнувшимся до земли от изморози, новости об исчезнувших экспедициях и канувших ко дну кораблях. удивленно он понимал, что ему повезло. зачем-то его жизнь продлилась еще на сколько-то, значит - пьянея от волшебства случая, осознавал он - считать и предвидеть теперь совсем ни к чему, и уверенный бог держит на пульсе палец, и все будет если не хорошо, то правильно. выбирают робкие, истинные герои произведения берут из контекста первое, что попадается, вывалившись из здания или сгустившись из воздуха, на пути, который не ведет никуда, и в этом равен всем остальным дорогам, проложенным для людей.
в самолете обратным рейсом с ее круглой, словно астрономический объект, души внезапно, как катастрофа - как будто онемел и впал в ступор двигатель или осыпались крылья - сорвало весь воздух, всю уютную, парниковую атмосферу с бабочками и облаками. в фиолетово-черном куполе стояло белое солнце. необъятный ужас глухого космоса не мог помешать этому смелому солнцу гореть изнутри, превращая капля за каплей в ветер все свое вещество. я тоже такая же, как солнце, поняла, переставая дышать, она. у меня всегда было это мое место в небе и мои миллиарды лет для лепты в разумный рисунок жизни. и мне совершенно некуда, сжимаясь в сутулый комок, стремиться. она вдохнула, будто впервые, воздух. и вместе с воздухом в нее вошло чувство к единственной близкой душе - такой же голой, прекрасной и не случайной. может быть, сказала она себе, не поздно. я позвоню, когда мы сядем. потому что вместе, рядом, кроме красоты и удовольствия, можно еще ощутить смысл. ради чего все это. не просто же так
