Прищурив один глаз, и другим глядя в оптический прицел на сцену, где играл Моцарт, Сальери лежал в узком вентиляционном канале и держал палец на спусковом крючке снайперской винтовки СВД. «Вот сейчас,» - думал он – «доиграет это произведение, и-и….». Но Моцарт все никак не доигрывал. Он написал такую длинную вещь, что сам уже устал молотить по клавишам. Что же говорить о Сальери, который в громоздком придворном кафтане неуклюже ер-зал на своей боевой позиции! Палец вспотел, и рука стала трястись от напряже-ния. Того и гляди, случится обморок со стариком. А ведь думал он, сделать это не в театре. Было много проектов, например, пригласить Моцарта осмотреть свою псарню и затравить там собаками, или встретить его возле дверей барделя, куда он не мог каждый день не ходить, и полоснуть бритвой по горлу. Но Саль-ери не был бы Сальери, если бы эстетика для него не была превыше всего. И вот наконец он устал ждать и выстрелил. Пуля разорвала голову Моцарта и залила рояль кровью. «Реквием» остался недоигранным. «Эй, Сальери!» - закричали из зала – «Мы платили деньги за билет, а ты прервал концерт!». Но Сальери не слышал, он любовался зрелищем. Если бы он был не композитором, а художни-ком, непременно написал бы картину: ряд белых клавиш, с них стекает красная жижа, рядом с табуреткой окоченевшее безголовое тело и поднятая крышка ин-струмента, напоминающая крышку гроба. Однако, в зале продолжались нелице-приятные высказывания. Некоторые вскакивали с мест и жестикулировали ру-ками. Кто-то залез на сцену, подошел к трупу и стал его разглядывать. Один че-ловек нагнулся и начал снимать с мертвого ботинки. Сразу же еще многие бро-сились и кто шарил в карманах пиджака, кто вытаскивал из брюк ремень, а ста-ренький дедушка расстегнул рубашку и сорвал с груди крест. Публика галдела как на базарной площади. Казалось, что она уже забыла про Сальери, и он оста-вив винтовку, начал вылезать задом из своей щели. По другую сторону вентиля-ционный канал выходил в служебное помещение театра, где только изредка по-являлся механик, а большую часть времени никого не было. Забираясь оттуда, Сальери подставил стремянку, и теперь, оказавшись ногами наружу, стал искать ими ступеньки. Но воздух был пуст, и Антонио заволновался. Прыгать с двух-метровой высоты ему не улыбалось. Но делать этого не пришлось. Кто-то креп-ко схватил его за щиколотки. Шок сменился щекоткой, и попытки вылезать дальше были на время пресечены, пока ловкие руки расшнуровывали и снимали обувь. Затем пришла очередь штанов, и тут уж его резко дернули, так что он вы-валился весь и, если бы не подхватили сверзился бы головой вниз. Стоявшие на нескольких уже стремянках возбужденные люди еще больше раздухарились, увидев богатый расшитый золотом кафтан, и чуть не разорвали его на части снимая. Белье несчастному композитору к счастью оставили, и со свистом и ги-каньем понесли его вниз в зал. Там уже кипели нешуточные страсти. Негодова-нию любителей музыки не было предела. Ему кричали про возмещение ущерба в столько-то тысяч марок за полконцерта, а потом затащили его на сцену и ска-зали: «Играй!». Делать нечего. Сальери в нижнем белье поклонился публике и сел за рояль. Но клавиши были заляпаны и на педалях лежало тело. Это реши-тельно мешало предаться творчеству. Сальери извиняющимся жестом указал на все это в надежде, что его отпустят, но из зала крикнули: «Убирай сам. Что тебе здесь слуги?», и он понял, что просто не отделается. Но играть решительно не хотелось, и прежде всего потому, что для этого надо было оттаскивать труп и протирать рояль. «А сколько я вам должен за полконцерта?» - виновато спросил он у зала. Ему назвали такую нереальную сумму, что он притих. Однако, заду-маться над своим положением ему не дали. «Ну-у!» - прозвучало хором – «Чо сидим?». «Сейчас,» - растерянно пролепетал Сальери – «вытру только.» Он ог-лядел сцену. Сделать это было нечем. Тогда, не подумав, что никто его никуда не отпустит, он встал и пошел к выходу со сцены с целью найти уборщицу и взять у нее тряпку. «Ку-уда?» - опять хором спросил зал – «И-играй, так твою!». «Так ведь… вытереть…» - развел руками Сальери. «Вон майка на тебе,» - отве-тили ему. Эта мысль поразила композитора, но он не пререкаясь, стащил майку и начал почему-то вытирать ей пол, хотя для начала игры важней было вытереть клавиши. Когда он это понял майка уже пропиталась кровью и для вытирания чего либо еще была уже непригодна. Пришлось снимать кальсоны. Кровь затек-ла между клавишами, и издавая какофонию, Сальери выковыривал ее оттуда. Когда относительная чистота наступила, он сел в одних трусах на табурет и на-строился на возвышенный лад, но оказалось, что надо еще оттащить труп. Вздохнув, Антонио Сальери принялся за эту скорбную работу и обнаружил, что тело почему-то стало неимоверно тяжелым. Сдвинуть его с места не получалось. Он уперся одной ногой в ножку рояля, но неожиданно сдвинул сам рояль. Буду-чи по природе упрямым, Сальери продолжал аналогичные попытки, но труп не шелохнулся, а инструмент ушел почти к самому краю сцены. Педали теперь бы-ли свободны, но оказалось, что некуда поставить табурет, чтобы нормально сесть. Остался совсем маленький пятачок, и одна из четырех ножек свешивалась над ступеньками, ведущими в зал. Сальери попробовал так сесть, но чуть не по-летел затылком назад. Требовалось что-то весьма немаленькое под ножку под-ложить. Что бы это могло быть? Он снова оглядел сцену и зал. Ничего подхо-дящего. «Ну, долго еще?» - недовольно гудели внизу. Тупик овладел сознанием Сальери. Он отодвинул табурет, встал одной ногой на сцену, другой на первую ступеньку, сгорбился и заиграл. Но моментально стало ломить спину, колени, старость брала свое. Через минуту такой игры Антонио почувствовал, что не-меют руки, ноты выходят не те, мелодия наполняется фальшью, и вообще он сейчас рухнет и потеряет сознание. «Но тогда мне придется платить эту страш-ную сумму!» - сверлила его мысль и не давала отключиться. Кое-как он доиграл одно произведение, поклонился (аплодисменты были жидкие) и лихорадочно стал искать, что бы подложить под табурет. Озираясь, заметил на декорации, оставшейся от предыдущего спектакля, висящую саблю. Кроме нее в досягаемо-сти был только труп великого Моцарта без головы (скорее, какие-то ошметки от нее остались, но это уже нельзя было назвать головой). Не долго думая, Сальери подошел снял саблю, вынул ее из ножен и потрогал острие. Клинок был чудо-вищно тупым. Но что делать еще он придумать не мог, поэтому стащил с Мо-царта последнюю одежду и стал пытаться отрубить ему руку. Он то бил с раз-маху, то пилил, как пилой, то упирался ногой в тело и дергал за кисть, но уда-лось ему это только после изрядной доли пота и минут пятнадцати времени. Публика между тем все более раздражалась. «Вот сейчас мы тебя этой саб-лей…,» - крикнул кто-то. Держа руку Моцарта, Сальери подошел к спуску со сцены, поставил табурет и подложил под свисающую ножку отрубленную ко-нечность. Табурет все равно шатался, твердой опоры не было, играть так было нельзя. Но время не ждало. Пришлось ему второе произведение играть, скрю-чившись и стоя. Состояние после этого было такое отчаянное, что последовав-шие усилия по отделению от тела ноги Моцарта показались ему отдыхом. Те-перь, положенные одна на другую, рука и нога давали нормальную опору табу-рету, Сальери сел, поудобней устроился и дал жару не хуже пяти Моцартов вме-сте взятых. Мало кто из музыкантов того времени умел так завести придирчи-вую публику.
