Дорога извивалась в горах замысловатым серпантином. Эта лента заасфальтированными зигзагами то поднималась, то скатывалась с высоты, огибая пропасти и ущелья. Она вычерчивала немыслимые узоры, лентой Мебиуса рисовала замкнутые восьмерки и фигуры не для езды, но для высшего пилотажа, которые смыкались, потом рвались на части, соединяясь, и снова звали тебя за собой вперед и ввысь, пронося сквозь этот горный массив. И только безупречное покрытие дороги и редкие знаки на обочине напоминали о человеке, цивилизации, плодах его труда, а вокруг нетронутые зеленые склоны, верхушки деревьев, мелькавшие за стеклами окон, и каждый взгляд, каждая картинка отпечатывала в памяти незабываемые кадры незнакомых склонов, ущелий, облаков на этом высоком небе, которое теперь было так близко и, казалось, что дорога вела, петляя, прямиком к нему. Хотелось запомнить каждое деревцо, каждый цветок на обочине и на склонах, познакомиться на лету с каждым из них, узнать имена, записать в книгу памяти, а потом, когда-нибудь, долго листать ее на досуге, вспоминая каждый листик на кронах деревьев, каждый камень в россыпях обвалившихся скал, этот полет или бег, или езду на такой высоте, в горах, под высоким небом.
Иногда восторг гонки сменялся ощущением полета. Но повороты один за другим возвращают тебя на землю, заставляя вращать руль, который спасает от пропасти, бездны и неизвестности. А может быть, лишают этого неба, хотя сейчас оно так близко, но так высоко, а ты пока на земле и должен крепко держаться за дорогу и руль.
Кому нужна эта скорость? Ветер сквозь лобовое стекло? Еще недавно там, внизу, он плелся по скучному тракту, обгоняя машины и города, заправки, оставляя позади запахи людей, бензина, еды, отходов цивилизации, но вот, поднялся и словно крылья выросли за капотом машины. И уже не хотелось ни думать, ни ползти, а лететь, огибая горы и пропасти, и только чувствовать.
Скорость! А не повод ли это забыться? Не думать, не вспоминать. Только небо над головой и неровный асфальт под колесами. Лететь! Но колеса разумно не дают споткнуться, цепко держат дорогу, а новая машина рассудительной безупречностью не сбросит тебя вниз, и вынесет, и доставит. Но поворот, и еще. А там глубокая пропасть. Теперь нужно по высокой террасе огибать зияющую пустоту. Снова поворот, и еще. А не разогнать ли тебе твою красавицу до безрассудного полета, оторвать ее шины он надоевшего асфальта, вспомнить, что за спиной есть крылья - точно есть! И сделать этот прыжок в никуда, в бездну, в неизвестность. Очнуться на другой стороне, или где-то еще и не считать больше надоевшие повороты и спуски...
Что это? Неужели скорость, которая теперь и есть - повод не думать до такой степени позабыть, что уже готов сделать этот прыжок? Просто сводит с ума машина, которую вчера, наконец, подарил себе, вытащил из скучного салона-магазина, надавил на педаль и отдался полету...
- Зачем тебе она?
- Хотел уехать от ее стояния и самого себя...
- Куда?
- В никуда!
- Почему?
- Некуда больше, да и незачем.
- Но, почему?
- Лучше не думать и мчаться, и давить на педаль, потому что стоит остановиться, задуматься... Просто нужно ехать и делать это, как можно быстрее...
Дорога резко оборвалась. Впереди темный склон и камни под колесами. Он бросил машину и теперь пробирался сквозь редкие кусты на вершину горы, освещенную ярким светом фар. Он не знал, где находился, куда шел, было только одно желание – наверх. Только не вниз. Свет становился более тусклым, но он продолжал свое восхождение. Наконец, небольшая площадка открылась перед глазами. Остановился, огляделся. Вдалеке торчали верхушки гор, холмов, все было в предрассветном тусклом тумане. И все-таки он смог разглядеть, что эти вершины не стояли на месте – они колыхались, становясь то выше, то ниже. Все было в каком-то сказочном движении. Там, в самом низу, горы заканчивались, спускаясь в бесконечную равнину моря. Они, то поднимаясь из воды, то исчезая на глубине, размеренно плыли. Каждая часть этого странного рельефа была независима. Все, не цепляясь друг за друга, было в постоянном движении, в свободном полете. Не было точки отсчета, не было координат, не за что было ухватиться взглядом и остановить мгновение. Взгляд следовал за бесконечным движением и не мог сфокусироваться.
Он посмотрел прямо перед собой. Неподалеку заметил человека. Человек был знаком ему. Он был для него той единственной точкой, которая никуда не перемещалась, не уходила, не двигалась с места…
Клейзмер стоял на широкой площадке на самой вершине горы. Его волосы и длинная борода развевались на легком ветру. Он стоял и смотрел вдаль. Он ждал, когда из-за высокой горы начнет появляться солнце. Он давно был один. Очень давно, и только горы, море, небо над головой, солнце, планеты, космос теперь были его собеседниками. Внезапно Клейзмер заметил человека и в ужасе отшатнулся:
- Нет-нет!... Оставьте меня… Оставьте меня в покое…
Он хотел скрыться, но, поняв, что бежать некуда (только вниз, но туда он идти не хотел), произнес: - Я не даю интервью.
Незнакомец неожиданно ответил: - я тоже.
Клейзмер удивленно на него уставился: - Что “тоже”?
- Я тоже не даю интервью, – устало произнес незнакомец, замолчал, безучастно глядя вдаль, не обращая на него внимания. Теперь Клейзмер внимательно разглядывал этого человека. Потом перевел взгляд вдаль горного ландшафта, долго стоял так и смотрел, потом на футляр со скрипкой, который одиноко приткнулся у высокого серого камня и снова на него.
- Вы ни о чем не хотите меня спросить? – произнес он.
- Нет, - жестко ответил человек.
- Но, почему? – уже громче, с обидой в голосе, воскликнул он.
- Все равно не пойму вас…, вашу чертову математику.
Сказал это и снова замолчал.
- Но, это же так просто! – воскликнул Клейзмер.
- Да-да, просто…, все просто, - пробормотал человек.
- Хотя, вы правы, - согласился Клейзмер, - зачем что-то понимать, кому теперь это нужно? Никому.
Снова долгое молчание повисло в свежем предутреннем воздухе. Клейзмер повторил: - Никому… Ваши желания трехмерны! Глаза слепы. Вы даже не можете поднять голову и посмотреть наверх.
- А ваша математика? – перебил человек, - чего вы добились с ее помощью. Что вы хотели доказать?
- Дело не в математике, - горячо заговорил Клейзмер, - все эти науки, доказательства, теоремы… Дело в нас самих. Мы ведем себя как крысы в лаборатории генетика. Как кролики. Мы беспрерывно раздражаем наши рецепторы удовольствия, но не более того. Только животные инстинкты. Мы покрыты толстой коркой удовольствий и низменных желаний. А ведь так было не всегда! Мы зашли в тупик, превратились бессмысленную ветвь. Осталось ей досохнуть и отвалиться за ненадобностью.
- Вы математик или философ? – спросил собеседник, уже с интересом глядя на этого высокого человека, покрытого густой черной растительностью. Он напоминал ему дикого зверя, хотя разговаривал, как человек.
- Это одно и тоже, – с благодарностью продолжил Клейзмер. Он так хотел с кем-то поговорить. Только сейчас он понял, как долго молчал.
- Все эти понятия фундаментальные и являются звеньями, которые, соприкасаясь, намертво цепляются друг за друга, образуя неделимую цепь. Цепь - это наука, но сегодня она висит на шее у чудовища, имя которого - невежество. Теперь на нее можно повесить любые амулеты и символы, используя в порочных целях.
- Такова реальность, - тихо ответил его собеседник.
- Реальность?! – закричал Клейзмер. - Реальность - это границы нашего невежества. Мы прочертили их для собственного удобства, но продолжаем жить рядом с вещами нереальными. Вспомните пирамиды, которые до сих пор не смог повторить человек, идолов невероятной высоты, сделанных из камня, где в округе лишь одни пески, вспомните все чудеса света. Сегодня мы не замечаем этого. Нам достаточно лишь того, что понятно и объяснимо, что уже есть и поддается простому доказательству. Когда-то человек был способен на многое. А ваша “реальность” так же бесконечна, как вселенная, время, разум…
Он говорил, и глаза его ярко блестели в тусклом свете зарождающегося утра.
- Вспомните: “Нужно носить в себе хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду”. Так сказал Фридрих Ницше. А вот еще: “Только те, кто предпринимают абсурдные попытки, смогут достичь невозможного”. Это Альберт Эйнштейн. “Человек начинает жить лишь тогда, когда ему удается превзойти самого себя”, - он же. А вы говорите реальность! Стоит потерять это чувство реальности, и нам уже не по себе, нам не комфортно, нас затягивает в пропасть. И ты уже летишь в неведомый мир. А зачем он нам нужен? Там неудобно, непривычно. Стоит ли поднимать головы и смотреть туда. Но, еще Платон сказал: “Всё, что вызывает переход из небытия в бытие - творчество”.
Человек посмотрел на него и произнес: - Вы математик, вам проще - есть за что держаться.
Клейзмер теперь смотрел куда-то вдаль, он устал, он сказал все, что хотел, в этих нескольких фразах он излил целый поток мучений и страданий, а теперь молчал. Потом тихо произнес: - Стоит взобраться на эту гору, и ты обязательно остаешься один…
Посмотрел на своего собеседника и повторил его последнее слово: - Математик! Да - был математиком! Я не занимаюсь больше математикой! - резко произнес он. - Она мне больше НЕ ИНТЕРЕСНА! – и добавил:
- Ваш мир спасет невежество!
- Что же делать? – спросил его человек.
Клейзмер уже повернулся и куда-то пошел. - Что делать? – на ходу бросил он, - что делать? Вон гриб! Видите! Смотрите, какой большой! На моей горе! Вон еще один! И еще…
Он шел, и голос его становился тише, теряясь вдалеке, пока не затих совсем.
- Так что же делать? – вдогонку закричал человек.
- Оставьте меня в покое… Я не даю интервью… Не даю… не даю… Интервью не даю… Гриб… Мой гриб…
Человек остался один. Снова один!
“МИР СПАСЕТ НЕВЕЖЕСТВО” – билось в его висках.
Он смотрел вдаль на проплывающие горы. На одной из них ему показалась знакомая фигура. Показалась - не показалась. Сейчас это было не важно. Он узнавал в чертах этого человека лицо Альберта Эйнштейна. Вот еще гора, а на ней Фридрих Ницше, вон еще - и на ней Платон. Каждый из них взобрался на свою гору и остался там навсегда. Потом он видел горы и высокие холмы со своими любимыми писателями, классиками, поэтами. Каждый на своей горе, на самой ее вершине. И обязательно один. Неожиданно увидел человека в белой форме... Петров! Он узнал его. Тот тоже сидел на верхушке своей горы и смотрел вдаль, на голове его была капитанская фуражка. А под горой сиял в предрассветном тумане огромный белый лайнер с большими парусами, которые весело надувались и звали в дорогу.
- Петров! Когда ты успел? Зачем?
И, наконец, еще одна гора – она плыла в сумеречном пространстве, а на вершине ее тоже стоял человек. Он знал его. Знал уже давно – всю свою жизнь. Это и был он сам…
Огляделся... Вот она – цель его путешествия – предел сумасшедшего бега или полета в неизвестность, к которой он так стремился, к звездам и небу, к верхушке серого острого пика горы, который скоро засияет на весь горизонт утренним неземным блеском. Всполохнет ярким пламенем в вышине. Как маяк на одиноком острове, заброшенном далеко в океане в бесконечности водной стихии, затерявшемся на просторах Земли и космоса.
Он стоял на самом
