Гражданская казнь

 

1
На улице похолодало. К вечеру первый морозец сковал застоявшиеся лужи. Небо закрыла серая сумеречная вата. Хозяйка, наконец, затопила печь, и комната постояльцев оживилась детскими голосами. Черноглазая девчушка лет одиннадцати затверживала наизусть стихотворение Некрасова. Её младшая сестрёнка, высунув розовый язычок, сосредоточенно рисовала лошадь. Животное вышло с шестью ногами, что вызвало весёлый смех матери и старшенькой Томы. Оленька не обиделась и тоже рассмеялась.
Вечер загустел, плавно переходя в ночь. Уставшие девочки капризничали.
– Мама, когда папа приедет? – ныла Тома.
– Я есть хочу. Скоро мы ужинать будем? – не отставала от неё Оля.
– Скоро, доченьки, скоро...
Любовь Вячеславовна и сама беспокоилась. Муж поехал с ревизией в предгорный колхоз ещё в шесть часов утра. Уже стемнело, а его всё нет. Бывало и раньше, что Фёдор Дмитриевич задерживался на работе, но сейчас наступило крайне тревожное время. Не раз супруги просыпались ночью от шума автомобильного двигателя и тряслись от страха: не к ним ли воронок? А на другой день хозяйка Зоя Никифоровна злорадным шё¬потом передавала в прихожей Любе свежие новости: кого взяли на рабо¬те, кого прямо из постели. За что людей арестовывали, не знал никто: сегодня – уважаемый человек, а завтра – враг народа!
Басковы сидели тихо как мышки. Но жить как-то надо, надо работать. А каждое неосторожное слово, каждое неправильно истолкованное распоряжение начальника – риск. В городке мало кто догадывался о социальном происхождении скромных бухгалтера и учительницы Басковых. Но от квартирной хозяйки не утаишься. Никогда в жизни она не видела такой чистоты, как в их комнате, столь деликатного обращения супругов друг к другу, к детям.
Вот её-то, Зою Никифоровну, Басковы больше всего и боялись.
Не раз они говорили между собой о том, что нужно сменить квартиру. Но город маленький, почти все друг друга знают, и такое действие вызвало бы ненужную подозрительность у многих. Сейчас народ стал жить с оглядкой, вести себя настороженно. Как-то подстраховываться, что ли? Или я, или меня?
        «Нужно накормить детей, не дождутся они Феди, вон как их разморило от тепла, – с нежностью подумала Любовь Вячеславовна и подошла к старенькому хозяйскому дивану, на котором свернулись калачиком обе девочки. – Да они спят уже!»                                                                                             
Укрыв дочерей одеялом, она присела к столу и сложила на коленях усталые руки. Тетради проверены, и теперь можно до возвращения мужа немного отдохнуть. Однако в голову лезли нехорошие мысли. Люба, чтобы не терзать ими душу и чем-нибудь занять себя, взяла с этажерки семейный альбом и открыла его. Первая и единственная фотография из прошлого – она, Любочка, в белом фартуке, серьёзная и важная. Снимок был сделан после экзамена по немецкому языку в Кубанском Мариинском женском институте. Тогда, помнится, Великий князь Михаил, поцеловав ей ручку, сказал:
        – Мадемуазель Крыжановская, вы восхитительно говорите по-немецки. Очень похвально! – и подарил ей двухтомник Гёте.                             
Родители Любы сидели в зале, а чуть позже им даже удалось поговорить с Великим князем. Фотографий родителей, к сожалению, у Любови Вячеславовны не сохранилось. Нет и самих родителей: отец пропал без вести в гражданскую войну, а мама умерла от тифа по дороге в этот город. Но в памяти Любы они остались молодыми и весёлыми, как в тот день, когда был сделан снимок. Тогда никто не подозревал, что впереди – тяжёлые испытания...

2
Площадь полна народу. Несмотря на ненастье – мелкий секущий дождь, грязь и стылость, – перед зданием бывшего Дворянского собра¬ния толпились жители города: рабочие, мелкие торговцы, черкесы, красноармейцы. Среди картузов, ушанок, папах не было видно только дорогих велюровых шляп.
Любочка с матерью, графиней Крыжановской, и ещё несколько знатных дам стояли посреди майдана на возвышении, скромно одетые, простоволосые. Рыжий вульгарный красноармеец левой рукой схватил  Любочку за косу, а правой занёс шашку для удара. Седые волосы матери  уже валялись в площадной грязи. Люба зажмурила глаза, почувствовала короткий болезненный рывок и следом необычную лёгкость головы. Её душили стыд и обида, но девушка сдержалась и не заплакала – только крепко сжала побелевшие губы. Горькое чувство унижения и беспомощности перед тёмной силой сжало грудь. А толпа одобрительно ревела.
    – Так их, дворянских сучек! – орал громче всех полупьяный семинарист. Его поддерживали остальные:
    – И что с ними чикаются?! Эта старая сволочь знает, где генерал!
    – В Париже! Где же ещё?! Все гады туда бегут!
    Невесть откуда взявшиеся люди в кожаных тужурках и с оружием в руках разгоняли народ:
    – Расходитесь по домам, расходитесь, господа хорошие!
Маленький, чернявый как жук солдат вскочил на помост и неожиданно резко и тонко проверещал:
– Освободите площадь! – И к женщинам:  – И вы пошли, дамочки, пока вас не уложили по-настоящему! Геть отседова!
Графиня Елизавета Юрьевна и Люба стояли рядом, взявшись за руки. Мимо них проходили люди, заглядывали им в лицо, некоторые плевались, в то же время норовя наступить грязными сапогами на горку русых, каштановых, чёрных волос.
Свидетелем этой мерзкой сцены был и Фёдор Дмитриевич Басков, молодой петербургский дворянин, сердечно принятый в доме графа Крыжановского. Он собирался покинуть Россию, но знакомство с Любочкой изменило его планы. Теперь он чувствовал себя обязанным принять на себя заботы о девушке и её матери.
Фёдор Дмитриевич услышал последние слова чернявого солдата, когда уже приблизился к помосту. Брезгливо взглянув на палача, он помог женщинам сойти вниз.
    – Пойдёмте же отсюда! – энергично прошептал им Басков.
    – Куда? – печально спросила графиня-мать. – Дом конфискован. Нас выгнали на улицу, даже не позволив взять личные вещи.
    – Надо покинуть город как можно быстрее, – убеждённо  проговорил Фёдор Дмитриевич и, подхватив дам под руки, поспешил увести их подальше от страшного места. – У меня есть некоторые средства, – продолжал он энергично, – я думаю, на первое время хватит.
    – Но, дорогой Фёдор Дмитриевич, нам бы не хотелось обременять вас своими заботами, мы не вправе принять вашу помощь. 
    – Ведь я для вас уже не совсем чужой, – пылко продолжал убеждать графиню Фёдор Дмитриевич. Он запнулся, а потом неожиданно выпалил: – Моё счастье в ваших руках! Я прошу у вас руки Любови Вячеславовны!
      Для графини это предложение не было неожиданностью. Немного подумав, она вздохнула и ответила:
      – Я не возражаю. А ты как, Любочка? Согласна составить счастье Фёдора Дмитриевича?                                                           
      – Согласна, – чуть слышно произнесла она.
      – После такого предложения в другое время следовали бы помолвка, бал, свадебные хлопоты, – с сожалением заметила графиня, – но всё равно, дорогие дети, я вас благословляю и поздравляю. 
      Она порывисто поцеловала дочь и будущего зятя. Слёзы застилали глаза, однако она ободряюще улыбнулась:
        – Вы будете счастливы!   
      Вскоре они сидели в зале ожидания городского вокзала и размышляли о том, куда им отправиться.
        – Хотелось бы в Париж! – мечтательно воскликнула Елизавета Юрьев¬на, – но это невозможно. Адель Анисимовна сказала, что все порты перекрыты красными.
      – Позвольте мне сказать! – прервал будущую тёщу Фёдор Дмитриевич. – Вы знаете, что начался большевистский террор. Нас в любой момент могут арестовать и даже расстрелять, поэтому необходимо немедленно уехать из города, найти укромное место, где нас не знают, и поступить на службу. Нужны же будут Советам грамотные люди!? Я в университете изучал математику, могу преподавать в школе, быть счетоводом или кассиром...
    – Я немецкому языку могу обучать! – оживилась Люба. – А маменька нас будет дома ожидать и чаем поить.
    – Меня очень беспокоит отсутствие известий от Вячеслава Андреевича, – вздохнула графиня, – Если он жив, то непременно будет нас искать, но как мы сообщим ему о себе?..
Елизавета Юрьевна вспомнила последнюю встречу с мужем, когда тот забежал проститься. Усталый, возбуждённый, в пыльном мундире, он запальчиво, словно оправдываясь, говорил:
    – Я военный. Если и лишал кого жизни, то лишь в честном бою. Моё имя не запятнано расстрелами мирного населения и карательными акциями. Я был и остаюсь русским офицером. Отечество гибнет, я не могу оставаться в стороне. Я должен быть со всеми.
      – Вячеслав, ты покидаешь нас? – графиня съёжилась, как от удара. Люба бросилась к отцу. Он обнял жену и дочь и виновато сказал:
      – Вас они не тронут. Не будут же они воевать со слабыми женщинами. Тех ценностей, что мы спрятали, вам хватит до моего возвращения. Я вернусь. Не знаю, как скоро, но вернусь! 
Через два дня в город вошли красные. Елизавета Юрьевна и Люба, си-дели, запершись, в своём особняке. С ними была только горничная Па¬ша. Остальная прислуга покинула дом.
Утром третьего дня новой власти в парадную Крыжановских громко постучали. Паша на цыпочках подошла к двери и прислушалась:
      – Стучи громче! – приказал чей-то окающий голос. – А вы, робя, идите к чёрному ходу!
      – Паша! Кто там? – перегнувшись через перила лестницы на втором этаже, спросила Елизавета Юрьевна.
      – Кажись, по вашу душу, барыня! – испуганно пискнула  горничная и скрылась в своей комнатке.
Спустя  минуту через кухню в дом вошли вооружённые люди. Высокий сутулый комиссар в кожаных галифе отрывисто спросил:
      – Госпожа Крыжановская? – и, не дожидаясь ответа, толкнул её кулаком в спину. – Пройдёмте в вашу комнату!
Пока он допрашивал графиню, другие рылись в вещах, разбрасывая по дому книги, посуду, одежду. 
      – Графское отродье! Белая кость, голубая кровь! – в дверях кабинета возник небритый ушастый солдат в накинутом на плечи отцовском кителе, от него пахло потом, чесноком и ещё чем-то отталкивающим. – Признавайся, где отец? Куда сховался?
У Любы радостно забилось сердце: «Жив, значит, папа! Спасибо, Господи, за благую весть!» – и она непроизвольно улыбнулась.
    – Сволочь! – взревел мужик, – шо ты радуисся, шо лыбисся? А пулю в лоб не хошь? Быстро говори, где генерал? – и он вцепился грязными руками в Любины волосы.
    – Ты что это расходился, Семёнов?! С девками воюешь? – остановил ушастого  пожилой солдат в красноверхой папахе. – Скидай мундир! Его ещё заслужить надо. Где ты должен стоять? На входе? Вот и топай туда!
Ушастый нехотя снял китель и поплёлся на свой пост. Казак, смущённо запинаясь, проговорил:
    – Ты, девка, возьми что-нибудь на прокорм и тоже ступай на выход. Отбираем у вас дом и имущество ваше. От такая конхузия, значит! Трудно вам придётся с маменькой. Да делать нечего.
        Люба знала, что все драгоценности родители спрятали в ножки кроватей. Но как их взять?.. У неё же остались только два колечка на пальцах да серьги в ушах. Люба остановила взгляд на фотографии в рамке, которая стояла у отца на столе. Это был снимок десятилетней давности, запечатлевший её в момент триумфа – блестяще выдержанного экзамена в институте. Она вытащила