Говорят, всё когда–то заканчивается. Оказывается верно говорят, потому что Иваново пребывание в больнице тоже закончилось. Выписали его не как он говорил, не через три дня, а через пять, но всё–таки выписали. Конечно же, отпущение на столь желанную Иваном свободу не означало, что все переломанные кости у него срослись, а от ушибов и ссадин даже следа не осталось.
Следы как раз остались, потому что ушибы были сильным, но с каждым днем становились всё незаметнее и незаметнее, заживали. А вот сломанным костям ещё надо было срастись как следует, а это быстро не происходит..., кто ломал себе чего–нибудь тот должен знать.
Выписали же его, потому что врачи, хоть и не сразу, но определили, процесс выздоровления Ивана ё полным ходом, никакие осложнения и отклонения ему не угрожают, а значит нечего ему бюджетную койку занимать, лопать бюджетные завтраки, обеды и ужины, и тем самым паразитствовать (и эти туда же!). Да и другие желающие полежать в больнице и побездельничать завсегда найдутся, хоть зачастую и не по своей воле, потому как травматология.
Это в терапии можно прикинуться больным, а врачи, они обязательно какую–нибудь болячку найдут, на то они и врачи, учили их этому. В травматологии такие фокусы не проходят. Для того чтобы в полной мере соответствовать статусу больного и получить право занимать койку надо обязательно что–нибудь или сломать или ещё что–нибудь с собой сделать не менее болезненное и явно видимое. Но таких отчаянных, которые готовы сами себе готовы руки–ноги переломать, к счастью, значительное меньшинство. Гораздо больше тех, которые и не хотели, но так получилось. Что поделаешь, жизнь такая. А кто в этом виноват, как всегда, не знает никто.
Так что, Иван выписывался из больницы. Если бы у простого человека была возможность проследить за всеми приготовлениями к выезду какого–нибудь там президента или императора, а потом сравнить их с приготовлениями которые приготовляла Марья то сравнение было бы не в пользу высших лиц государств и венценосных особ.
Вне зависимости от возможной причастности к выписке Ивана и его перемещению в деревню, домой, наверное все в радиусе не менее трех метров от того места где в какой–либо момент находилась Марья, стояли на ушах. На ушах они стояли не только от того, что им надо было что–то делать для того, чтобы этот паразит целым и невредимым добрался до дома и опять себе что–нибудь там не переломал, а то этот может, а и от того, что Марьиной энергии хватало на всех, даже с избытком. А энергия, как известно – штука заразная.
***
После того как Ивану стало известно, что врачам он больше не интересен и что может идти куда хочет, хоть на все четыре стороны сразу, Иван и обрадовался, и испугался одновременно.
Обрадовался потому что больница, она больница и есть, пусть даже самая распрекрасная, всё равно, на свободу похожа мало. На улице птички поют, люди ходят, пиво продают холодное, а тут целый день только и делаешь что лежишь. Вроде бы и болеть не болеешь, а всё равно не такой как все.
Конечно же Иван быстро встал на ноги, вернее на ногу, но сил в виде одной здоровой ноги и одной здоровой руки для нормального передвижения было явно недостаточно. Сил этих хватало лишь на то, чтобы дошкандыбать до туалета, и это по максимуму. А по минимуму, это добраться до окна, усесться на стульчик и любоваться миром который так внезапно стал для Ивана недоступным и который он так любил. Глядя в окно Иван испытывал к гуляющим и куда–то спешащим зависть, не белую и не черную, а какую–то бесцветную, но всё равно зависть.
Поэтому узнав, что не нужен он здесь больше Иван обрадовался. Однако каждой бочке меда положена своя ложка дегтя. Для Ивана этой самой ложкой дегтя было то, что надо будет делать Марье предложение. Даже без участия дяди Саши Иван понимал: оставлять его отношения с Марьей такими какими они были «до того как» не получится, да и сам он, если честно, не хотел этого. А для того чтобы они изменились, и говоря высокопарным языком, перешли на новый, более высокий и прекрасный уровень ему предстояло предложить Марье свои руку и сердце.
Вроде бы делов–то всего пустяк, тем более что Марья уже вся согласная и ждёт этого, но не всё так просто как может показаться. Опыта в этом у Ивана никакого не было. Одно дело, наговорить кучу всякой ерунды какой–то мадаме и затащить её в постель, тем более что в большинстве случаев она сама этого ждёт–не дождётся. Наговорить надо, потому что ритуал такой придумали, и совсем другое с Марьей. Вроде бы одно и тоже, а если посмотреть то всё совсем по другому, принцип один, а душевные силы для этого потребны несравнимо большие.
Вот этого Иван и пугался, не в смысле того что ему душевных сил было жалко или их могло ему не хватить, а в смысле, он и сам не мог понять в каком смысле, боялся, и всё тут. Это как поход к стоматологу: зуб болит, знаешь что доктор вылечит и зуб болеть перестанет, станет лучше и легче, а всё равно страшно.
Но выход, он есть всегда. Вот неизвестно и даже интересно, как бы поступил Иван если бы руки–ноги у него были в целости и исправности? Вполне возможно что подобно гражданину Подколесину сбежал куда глаза глядят, правда, всё равно поймали бы, или сам бы сдался. Это одно и тоже, что больной зуб содой или солью полоскать, всё равно болеть будет.
Поэтому Иван нашёл и выбрал другой способ: то ли вспомнил девиз средневековых рыцарей, то ли сам придумал а получилось один в один. Мысль, а заодно и девиз, оказались очень просты: «Делай что должен и будь что будет» и Иван, в силу непутевости своего характера, с этим согласился: будь что будет, а там посмотрим. Выходит что сработал охмуреж, дозрел и созрел Иван до женитьбы–то.
Так что к приходу Марьи Иван морально и душевно был готов к неминуемому. Оставалось дело за малым, до дома добраться.
Марья узнав от Ивана о том, что его выписывают разумеется обрадовалась. Обрадовалась она этому не потому что теперь не надо будет ездить почти за тридевять земель к Ивану в больницу, а тому что теперь он будет постоянно у неё на глазах, а значит в безопасности, и это прежде всего. Ну и уход за ним Марья обеспечит именно такой какой положен, а не такой какой предусмотрен бюджетом.
Но и в голове у Марьи не всё было так, чтобы понятно до конца, ну разве что страха не было. Марьиной бочке меда была положена своя ложка дёгтя, но не такая угрюмая как у Ивана. Марьина ложка была наполнена не черной вязкой жидкостью с неприятным запахом, а чистым и непонятным мужикам своей природой, женским любопытством.
Работа по заполучению Ивана в мужья была проведена титаническая, даже дядя Саша помогал, и теперь было ясно, никуда Иван не денется, некуда ему деваться. С этим как раз всё было ясно и понятно. Непонятным, вернее неизвестным, было то как Иван скажет Марье о том, что он и они, ну и всё такое. Вот здесь Марьино женское любопытство бушевало во всю и успокоить, угомонить его своими словами мог только Иван.
Разумеется, как и любой другой женщине, Марье хотелось красивых слов, стихов ей посвященных, цветов и прочей, по мнению мужиков, вредной ерунды. Но она понимала, вряд ли чего–нибудь подобного дождётся от Ивана, ну разве что когда–то в будущем, может быть. А в самый ответственный по ее мнению момент вряд ли. Марья была согласна обойтись и без красивых слов, лишь бы не отчебучил чего, непутевый же да и паразит к тому же. Так что Марья была готова к самым невыразительным со стороны Ивана проявлениям чувств, надо только его домой привезти, а там видно будет. И ещё одно успокаивало Марью и вселяло, даже можно сказать, уверенность в благополучное завершение начатого: на костылях, не сбежит, потому что бегать не может.
***
Когда Марья в очередной раз приехала к Ивану и услышала от него радостную новость, мол выписывают, это выписывание чуть было не началось со скандала.
Ни с того, ни с его Иван вдруг потребовал от Марьи, чтобы та пошла в пункт проката и взяла там костыли, на прокат разумеется. Он это объяснял тем, что грех тратить такие деньжищи на всякую дребедень, на эти деньги можно кучу водки купить. А если самогонки, так ещё больше. Тому, что в городе никакого пункта проката не было вообще, Иван не придал никакого значения, хоть и прекрасно знал об этом.
– А тебе точно загипсовали то, что нужно? – выслушав требования и прожекты Ивана спросила Марья. – Или что–то недогипсовали? Такую чушь говорить, это надо не только умом, а ещё чем–то тронуться.
– Темнота ты деревенская. – не унимался Иван. – На дворе всемирный кризис, а ты деньги на ветер выбрасывать! Их надо вкладывать в реальный сектор экономики, в водку! Поняла?!
– Телевизора насмотрелся. – Марья поняла, Иван опять дурачится. – Лучше бы ты уши сломал, толку больше было бы.
Иван, «как раненный зверь напоследок чудил...», потому что не знал сможет ли себе позволить, о том захочет ли, он почему–то не думал, такие выкрутасы в будущем, будучи женатым.
– Ладно, делай что хочешь. – согласился Иван. – Только знай, по миру я один не пойду, я тебя за собой потащу.
– Испугал кота валерьянкой. – сначала было Марья подумала, что вот оно, Иваново признание и предложение, потому и ответила как бы соглашаясь, но этого ей показалось мало. – Иди, может добрые люди и подадут чего, а я дома останусь, нечего шляться где нипопадя, людей смешить.
– Ты Сашу попроси, – костыльный скандал миновал так почти и не начавшись. – ну, чтобы помог. По прямой я ещё более–менее хожу, а вот по лестнице ещё не пробовал.
– Попрошу конечно. – согласилась Марья. – Не волнуйся ты так.
– А билет на маршрутку купишь или свои тратить придется? – спросил Иван.
– Какая маршрутка?! – Марья возмутилась так, будто она была вся переломанная и её хотели везти на этой самой маршрутке. – Точно ещё чем–то повредился, голова у тебя и до этого не работала.
– Не уж–то в такси поедем? – продолжал чудить Иван.
– Не в такси, а на такси.
– Какая разница, всё равно дорого. – не унимался Иван.
– Таксист, когда послушает какую ты ахинею несёшь, – успокоила и обнадежила Марья. – тебя бесплатно довезёт, потому что такие дураки как ты, живёем, раз в жизни попадаются, и то не всем.
– Ну тогда я согласный. На такси, так на такси.
Марья подумала и решила: балаболить можно до бесконечности, поэтому сказав Ивану что ей надо бежать, приготовить всё, засобиралась домой и пропустив мимо ушей, по мнению Ивана толковые, а по её мнению бестолковые советы чмокнула его в щёку и была такова, вернее, помчалась домой впереди себя. Дел переделать надо было много, а времени для этого было мало, поэтому надо было спешить.
Приехав домой Марья быстренько провела в доме генеральную уборку и это не смотря на то, что у неё в доме и так всегда был полнейший порядок. Это произошло как бы на автомате. Для мужика наведение порядка в доме, а тем более порядка генерального, мероприятие подобное катастрофе и мукам адовым, а для женщины это выходит, что, так, мелочи, как бы между делом.
***
Оказывается, неизбежное тоже не может обойтись без прелюдии. А неизбежным было то, что хана наступала Ивановой свободной и холостяцкой жизни, хана окончательная и бесповоротная и сейчас, эта самая хана, она же неизбежность, переживала стадию прелюдии: она радуется,
