История началась, когда мы решили поехать в бойскаутский лагерь. Хотя я бы не сказал, что то было осознанное решение. Такое бывает — ты просто говоришь «да, давай», а вспомнив через много лет, думаешь «ну и зачем?»
Но друг предложил, впереди были осенние школьные каникулы, а мне вообще не очень часто предлагают приключения. Тем более в средних классах. Мы даже, кажется, приходили во Дворец Пионеров, чтобы лично засвидетельствовать согласие ехать куда-то загород и жить там две недели в пацанской компании в конце октября.
Я, конечно, помню не всё — уж слишком давно было дело. Но несколько эпизодов запомнились довольно остро.
Спальник
Лет мне было немного, счётчик моего походного опыта был на нуле. Туристского рюкзака не было и спальника тоже. Поэтому вместо рюкзака я взял большую дорожную сумку с двумя ручками и ремнём через плечо, а спальник у кого-то выпросил. Спальник был старый, большой и полосатый, как советский двуспальный матрас. Даже в свёрнутом виде он был громаден.
Но нам сказали, что тащить всё это далеко не придётся. Мы выйдем из электрички где-то в Лосево или в Рощино, сядем на автобус, он отвезёт нас в лагерь.
Мы вышли из электрички, и никаких автобусов там не было. Стрелка счётчика походного опыта тогда впервые дрогнула и поползла.
Сначала я ощутил на себе, что когда люди идут друг за другом, то конец и начало этой цепочки движутся с очень разной скоростью. У всех кроме меня были рюкзаки. А моя дорожная сумка висела через плечо, била по ноге и нещадно выгибала позвоночник в сторону. Её как мог уравновешивал гигантский спальник в другой руке. Я был позади всех и практически бежал.
В какой-то момент вожатый тормознул колонну и меня пропустили вперед. Сквозь строй. Если бы меня при этом били палками, как в русских имперских войсках, вряд ли я бы чувствовал себя хуже.
Подгоняемый стыдом, я рванул вперед, но меня тут же осадили — идущие последними начали отставать. Я удивился и сбавил темп. Потом сбавил темп ещё раз до неторопливого шага и вожатый сказал, что ровно с такой скоростью все и шли, пока я выбивался из сил в хвосте колонны.
Через несколько километров мы пришли: обычный унылый пионерлагерь, железный сетчатый забор, кирпичные двухэтажные корпуса.
В «палате», как все почему-то называли комнату, было десять кроватей и три огромных окна — двойные рамы секциями по шестнадцать стекол каждая. Одного стекла не хватало, ещё несколько были в трещинах, внутри палаты изо рта шёл пар. Вообще девиз бойскаутов — «Будь готов!». Я не был готов ко всему этому настолько, насколько это вообще возможно.
В попытке спасти себя от скорой сопливой смерти я занял кровать как можно дальше от окон. И до вечера был очень доволен собой.
Вечером из всей одежды я снял с себя только ботинки и залез в спальник. Спальник предназначался явно для другого типа людей — например, для тех, кому спальник не нужен был совсем и которые могут и так спать ночью на снегу. Он сначала высасывал из тебя всё тепло, а уже потом, если ты не окоченел насмерть, начинал постепенно греть.
Когда все пацаны улеглись, а я начал согреваться, выяснилось, что надо выключить в палате свет. Выключатель был — чёрт! — именно над моей кроватью. Таковы оказались издержки самого дальней от окон места. Выключатель был очень высоко — дотянуться до него из спальника я не мог. Встать в этом спальнике тоже было невозможно.
Стиснув зубы, я расстегнул спальник, быстро вылез, встал, выключил свет и снова лёг. За эти пятнадцать секунд предательский спальник уничтожил всё накопленное тепло.
Зарядка
Бойскаут — он в общем-то как пионер, должен быть бодр, силён, ловок и всегда готов. На следующее утро после приезда я был полной его противоположностью: уныл, слаб, неуклюж и полностью деморализован. Прямо-таки антискаут.
Вожатый, который наоборот, был бодр сверх всякой меры, разбудил нас и скомандовал: «На зарядку!» А потом добавил: «На улицу. Форма одежды: майка-футболка, кеды и шорты».
Шорты! В октябре-то!
Я надел шорты и завязал шнурки, трясясь всем телом и предвкушая октябрьские плюс четыре градуса. Но ошибся — на улице нас ждал первый снег.
— Побежали! — скомандовал вожатый, и мы побежали.
Ей-богу, под конец зарядки я думал, что нам прикажут надеть противогазы. Как ни называй нас, хоть пионерами, хоть бойскаутами, хоть ещё кем, а получается всё равно армия.
Дежурство
Еду мы готовили сами. Не каждый себе, а вахтенно, на всех. Я с тревогой ждал своего дежурства, потому что очень смутно представлял, как вообще готовить. Особенно на тридцать человек и на чуть живой двухконфорочной плитке. Блинчики на конфорках отсутствовали, и пламя било из неё двумя высокими струями.
В день дежурства по кухне вставать надо было ещё раньше. Когда все набегаются на зарядке, завтрак должен быть готов. К тому дню я был уже весь в соплях, поэтому голова работала туго, а трясся я ещё сильнее, чем обычно.
Было решено готовить рис. Кто решил это — я не знаю, да и какая в общем разница.
Воды в корпусе не предусматривалось, за ней нужно было идти в башню-водокачку. Мы с товарищем взяли каждый по четыре пятилитровых бутыли и пошли. Из стены башни наружу выходила длинная трубка — она тянулась метров на пять в сторону и заканчивалась обычным краником с вентилем.
Но в ночь перед дежурством осень окончательно покинула наши края. Когда мы подошли к кранику, у него из носика застенчиво свисала маленькая сосулька. На поворот вентиля краник никак не реагировал. Мы постучали по трубе, попытались выковырять сосульку. Тщетно. Обошли башню — с другой стороны из неё торчал пожарный гидрант. Крутанули вентиль на нём. Гидрант напрягся, завибрировал, потом как-то утробно застонал, но тоже не поддался. Замёрз.
Единственный известный нам альтернативный источник воды — озеро. Его мы проходили по дороге от станции, хотя было это, по ощущениям, очень далеко. Но что делать, надо идти.
Если бы мы встретили кого-нибудь на обратном пути, он бы подумал, что щуплые подростки несут сорок литров кваса на двоих — примерно такого цвета была озёрная вода. Тащить по двадцать литров было тяжело, ручки бутылей резали ладони, красные мёрзлые пальцы разжимались, мы то и дело останавливались отдохнуть.
Но дотащили и вылили воду в большой алюминиевый бак. Дно бака тут же скрылось в мутных пучинах.
Кажется, эту воду саму по себе можно было есть, процеживая через себя, как кит. Примерно так и сказал вожатый, прежде чем выплеснуть этот бак на землю. Стало очень обидно и жалко усилий, но готовить на этом и правда было нельзя. С другой стороны, все бы тогда в первый раз в жизни попробовали бурый рис.
Башню-водокачку мы в конце концов разморозили и набрали воды оттуда. И сварили этот несчастный рис, бухнув туда соли столько, что хватило бы на три таких бака.
Зарница
Лес. Ночь. Луна светит с одной стороны. С другой стороны светит одинокий фонарь на столбе. Причудливые тени от ёлок извиваются на снегу.
Я лежу в какой-то ложбине, тяжело дышу, жую ледышку и чувствую, как постепенно намокает одежда на животе. Видно, как в свете фонаря от шеи и ладоней поднимается пар. Жарко. Это всё от бега. Где-то по сторонам, то ближе, то дальше, слышны выкрики. Я жду — кто-то должен не выдержать и выскочить на свет, тут-то я его и...
Если описание напоминает вам сцену ночного боя, то вы не так уж далеки от истины. Это мы играем в Зарницу. Правила участникам не до конца ясны, как и границы плацдарма. Как различать друг друга в темноте — тоже неясно. Но есть наши, есть враги — чего ещё нужно для азарта?
Особенно когда подходит к концу вторая неделя бойскаутского лагеря. Ты уже привык, нет ни застенчивости, ни страха, и вечные сопли уже не особенно отвлекают.
Даже идти ночью в туалет уже не страшно, хотя, по-хорошему, это самое опасное место во всём лагере. Внутри стылой каменной будки нет ни одного... живого, кхм, места. И освещения тоже нет, поэтому велик шанс посклизнуться в смрадной тьме и, жалобно вскрикнув, сгинуть навсегда.
Чемоданчик
Но более культурные развлечения, конечно, тоже были. Например, в большом деревянном сарае, который назывался клубом, мы готовили концерт. Руководили репетицией вожатые.
Мы снова и снова отрабатывали музыкально-танцевальный номер под песню «А ну-ка, убери свой чемоданчик». До сих пор я помню из этой песни два потрясающих по драматургии куплета.
«А ну-ка убери свой чемоданчик.
А ну-ка убери свой чемоданчик!
А ну-ка убери, А ну-ка убери,
А ну-ка убери свой чемоданчик!
А я не уберу свой чемоданчик.
А я не уберу свой чемоданчик!
А я не уберу, А я не уберу,
А я не уберу свой чемоданчи-ик».
Участники кордебалета, одетые в зимнее-что-попало, выстраивались в две шеренги по краям сцены. На первом куплете одна шеренга как бы поворачивалась на 90 градусов, перестраиваясь уже лицом к зрителю. На втором куплете вторая шеренга повторяла движение, соединяясь с первой шеренгой в одну. Сходиться нужно было угрожающе — чуть присев, наклонившись вперёд и растопырив ладони, как Доцент в «Джентльменах удачи». А в конце куплета полагалось еще трясти ладонями, изображая что-то вроде залихватского «р-р-рь-ь-ях!»
Остальные куплеты я не помню и вспоминать их бесполезно. Эта песня из тех, у которых вместо смысла есть миллион вариаций, и каждый поёт её по-своему. Так и подмывало сказать «каждый фраер», потому что топот по дощатой сцене в полутёмном клубе и хриплое пение под аккомпанемент гармони отчетливо отдавали чем-то тюремным.
Ещё в номере участвовали сами чемоданчики — или один чемоданчик, главный. В конце не хватало только крика «с вещами на выход». Выступление, понятное дело, имело невероятный успех.
