Вчера произошло побоище: били меня и моего закадычного друга, да так – я в больнице, он в морге. А произошло следующее: он на меня напал первый. Его знали на нашей улице как отморозка: били его – он никогда, если слушать его. Но, увы, били нас всегда: он со своими парнями дрался в подворотнях, где свидетелей нет, а заманивали девчонки, их у него много; любую берёт – та соглашается. Вот и мою увёл. Я переживал, настроился...
- А! Тут бунт, - сказал он мне тогда, - что ж, будем сражаться, - и избил.
- Тупой был, - говорил я себе, - она согласилась, мне-то что?
А она не соглашалась – взял силой, это я потом узнал. Жаль мне девушку, другой такой не будет – вздыхал молча. А она страдала, не люб ей казался, потом избил её на моих глазах. Я не выдержал, жаль девушку: когда-то моей была, бросился на него...
"... с ножом, - говорил он следователю, - бить меня хотел..."
Наговорил на меня так, что я под следствием оказался. Говорю: "Девушку защищал", - а меня в кутузку. Долго держали, пока разобрались. Девушка синяки показала: "Бил", - сказала и что-то ещё, после чего меня освободили. Ему даже условного срока не дали, пригрозили только – любят таких хулиганов что ли?
А эта "битва" была по моей причине, друг заступился: стоял рядом и стал оттеснять. Вот и получил нож под ребро, а мне железным прутом всю печень отбили, через неделю я умер. Мне жалко себя, жалко друга: ведь как такое могло быть? Мы жили, любили, общались и вдруг тишина – так я вначале подумал, потом спустя время стал слышать звуки, как отголоски чего-то. Я вначале не понял чего? Потом слышу стон, хрипы, стон: "Это же я! – воскликнул. – Это мой стон. Когда я так стонал?" – не могу понять.
Но вот всё по-другому. Вижу моего друга, он улыбается, идёт мне навстречу.
- Ты ли это? – говорит мне. – Убили как меня?
- Помучился, - вспомнил невыносимую боль, - немного, - обнял друга, - как ты?
Он повернулся, осмотрелся.
- Так, смотрю всё кругом, тут бабка моя, слышишь? - он рассмеялся. – Покачала головой, - показал, как качает головой его бабка, - "рано ещё тебе, раз так... проходи, у нас людно, родственников встретишь, много нас. Знала я, знала, предупредить хотела..." - и ещё говорила много, и тебе будут говорить твои... ты иди, вон тебя уже ждут, покажут...
- Кто?
Он стоял почти рядом: лыс, небрит и в зубах щель (когда улыбнулся, увидел).
- Пойдём. Молод ещё. Как ты?
Он говорил со мной обо всём: и о небе, что здесь синей, и хорошо, что его узнал сразу. "Подружимся", - сказал. Многое не велел говорить, а только это: "Мне не очень холодно здесь, я думал, будет хуже".
Я спрашивал о своём друге. "Он молодец, - сказал лысый, а потом, - спроси о себе".
- Что спрашивать? И так вижу. Буду скучать по дому, страдать, - мученически улыбнулся (видел себя со стороны).
- У меня к тебе работа: пойдёшь?
Я хмыкнул.
- Пойду. Какая работа? Я работать люблю.
Я ленив, но упрашивать долго не надо, иду.
- А вот идём, покажу.
Приходим. Светлица какая! Как в кино – на старинный лад.
- Скажи мне, - спрашивает лысый, - что не так? Исправь, попробуй, - а сам смотрит.
Я внимательный, смотрю, вижу – не то.
- Вот это, - говорю, - не отсюда, надо убрать.
Он смеётся.
- Отсюда. Тебе кажется лишнее то, что не должно быть во времени. Светлица – старое, компьютер не отсюда, так?
- Я просто вспомнил школу. Там мой ответ сочли бы верным.
- Тогда посмотри сюда, - он показал на рукоделие, - что это, по-твоему?
Я взял в руки, повертел, стал принюхиваться: от вязания шёл запах неприятный, сладковатый... тления – запах тления.
- Ещё найди такое, теперь спокойнее, увереннее, - назидательно, по-учительски говорил мой новый знакомый.
Я стал присматриваться. Запах тления шёл из углов: где-то мусор, опилки, где-то сигареты (я курил), а в четвёртом углу бутылка водки примостилась. Я понял смысл.
- Сейчас уберу, только вот не пойму этого, - я показал на вязаный носок, который держал лысый в руках.
- Это я уберу за тобой, если выполнишь моё поручение.
Я не понимал, что он от меня хочет, но стал убирать в своей светлице всё, что издавало зловоние (запах всё крепче стал исходить от предметов). Только касались мои руки предметов, они "приходили в негодность" - это как сигареты в пепел превращены, бутылка на осколки разбилась, а мусор в совке оказался, опилки в доску превратились, потом в цветок (но какой-то хмурый, ненастоящий, я даже испугался) - это деревья мною срубленные напрасно. Я убирался долго, лысый не уходил.
- Ничего не хочешь мне сказать? – спросил меня после сделанной работы.
Я задумался. Меня тошнило, не мог вспомнить простую вещь.
- Поблагодарить не забудь: это?
Я закивал.
- Ты понял меня – хорошо, теперь следуй за мной. Видишь в моих руках, я всё ещё держу?
Мы пустились в обратный путь, но по другой дороге.
- Теперь скажи: как мне надо обращаться к тебе? Каким словом?
- У меня есть имя – Сергей.
- Сергей – это твоё имя? - я кивнул. – А если я назову тебя... – он назвал слово, простое, легко произносимое – я вздрогнул, - твоё?
Я стоял на перепутье, дороги расходились по краям моей, и думал об имени, которым не назвала меня мать с отцом: я ношу чужое имя и... бремя его стало моим.
- У меня не моё имя: так?
Его уже не было рядом, он уходил. "Рукоделие" моё лежало под ногой: не простил? Сказал - "сам", а вот оставил. Надо его поднимать? "Подними", - слышу. Взял: носок недовязанный... кручу в руках, как в первый раз. А! До меня дошло! Он виной моей смерти, он не наказан – жив. Довяжу, решил я, простит.
Петля за петлёй – стенанье, чьё-то ещё, не моё. Не довязать мне самому: что за лихо? Я за всё время не вспомнил врага... ни разу. Не простил, нет – не вспомнил, а сейчас, как ожёг – всё предстало разом: мои мученья, двоих зарезал – не доказали, спустили. Мою смерть простят, скажут, сам напал, защищался. Друга?.. Я не верил в превосходство справедливости, перестал верить.
- Помоги, не могу сам, не могу простить. Как могут ему прощать?
Мы сидим, пьём за здравие моё... воду.
- Они тоже не простили, время ещё не пришло наказывать. Знаешь время? – он посмотрел на меня пронзительно.
- Хоть одну душу хочу спасти, помоги.
- Не могу.
- Не хочешь мне помогать, хочешь, чтобы я с виной здесь жил: я мог – ты не захотел.
- Увы.
Он ушёл. Приходил, снова уходил. Горечь и злоба жили в моей душе – я не верил никому.
Однажды ко мне пришла девушка.
- Я пришла к тебе рассказать, - и говорила о человечьих чувствах, горе её постигшем.
Я слушал, кивал, не отвечал, только смотрел.
- Помогу тебе, пойдём.
- Ты знаешь, о чём я думаю?
- Нет. Мне нужна твоя помощь: пойдёшь?
Я пошёл.
- Я встану у дороги, а ты иди на меня, будто...
Визг тормозов. В салоне девушка, такая как эта: она?
- Где ты? – я спрашивал у умершей.
За её спиной сидел он – живёхонек. Нет? Почему он улыбается мне? Видит?
- Он мёртв, иди, он мой, - другой, не лысый, нагнулся над...
Я проснулся, будто спал всё время и видел во сне. Вот мама... нет, тётя, она похожа на маму.
- Как мы долго тебя ждём. Ты пришёл, а к нам не идёшь.
Мы обнялись. Мамина сестра была молодой и умерла, когда я только в школу пошёл, мы ходили на похороны.
- Как я рад, что вижу тебя...
- Больше не слышишь стенаний?
- Я говорил о них?
Мы посмотрели друг на друга.
- Конечно. Ты сказал перед тем, как проснуться: "Больше не слышу даже отголосков стенаний".
