Жесть в старинных русских народных песнях. Часть 2. Муж и жена

Часть 2. Муж и жена

Шла я лесом, шла я тёмным,
Не боялась никого.
Да мне некого бояться,
Кроме мужа своего!

В первой части нашего исследования мы выяснили, что в мире народной песни, отражающей, как считается, довольно достоверно бытовую, обыденную, повседневную жизнь народа, многие персонажи постоянно изводят друг друга, а то и вовсе сживают с белу свету. Следует ли из этого, что русский народ в быту такой злобный, мстительный и скандальный? Почему, например, самой популярной песенной историей у нас вот уже почти сто пятьдесят лет является описание «подвига» народного героя Стеньки Разина, с лёгкостью, как собачонку, утопившего несчастную княжну для того только, чтобы позабавить своих пацанов? Откуда столько немотивированной, необъяснимой, не оправдываемой ни тяжёлыми условиями жизни, ни злым роком, ни случайностью жестокости именно в старой народной песне, будь то колыбельная, бытовая или хороводная? Возможно, в какой-то мере нам сегодня удастся найти ответ на этот вопрос…

Но давайте вернёмся к нашим героям, которых мы оставили накануне свадьбы. Итак, наши голубки поженились и стали жить припеваючи, детей воспитаючи, добро наживаючи… Увы и ах! Не у всех такая счастливая доля. И сабля вострая уже блеснула над чьей-то головой.
Чтобы сразу не вводить неискушённого читателя в состояние необратимого культурологического шока чересчур кровожадными текстами (а чуть ниже будут и такие: с печенью на ножичке, кровищей по всей горенке, сожжением живьём, сдиранием кожи и так далее и тому подобное; особенно впечатлительным людям читать не рекомендуется!), начнём семейную тему, пожалуй, с относительно невинной, почти сказочной истории — о ведьме свекрови и её жертве невестке. Смысл песни в двух словах: невзлюбила свекруха невестку, превратила её в дерево, а муж-то оказался подкаблучником слабовольным, да не под жёнкиным каблучком, а под маменькиным. Ну и натворил делов…

Крапивушка стрекучая,
Свекровь моя журливая,
Журила невестку со двора долой,
Вывела в чисто поле
И поставила к рябинушке.
Шёл мимо добрый молодец,
Дивовался на рябинушку.
Пошёл молодец к своей матери
И стал сказывать:
«Мать ты моя, мать родная,
Уж я видел диво дивное:
Стоит в поле рябинушка,
Без ветра шатается,
Без росы обливается».
«Сын ты мой, поди возьми саблю вострую
И сруби в поле рябинушку!»
Взял сын саблю вострую
И пошёл рубить рябинушку.
Он раз ударил, она охнула,
А в другой раз ударил, она сказала:
«Срубил муж жене буйну голову!»
Пошёл сын к своей матери:
«Мать ты моя, мать родная,
Теперь ты мне не есть мать,
А лютая змея, лютоедошница, бездетышница!»
Пошёл сын в нову гореньку к своим детушкам,
Стал он их качать, прибаюкивать:
«Спите, детушки, спите, милые,
Теперь у вас нет матери,
А у меня молодой жены…»

Вот так. И нет в тексте (возвращаясь к вопросу о причинах народной жестокости) и намёка на невыносимый гнёт помещика, голод, лишения, какие-то суровые жизненные обстоятельства, как о том любят рассуждать исследователи дореволюционной крестьянской жизни (кстати, не увидим мы подобных намёков в большинстве взятых нами песен). Тут обычные внутрисемейные разборки, слабохарактерный муж-идиот и свекровь-лютоедошница. Короче, не повезло бедной рябинушке.
С другой стороны, некоторые невестки, возможно, только такого отношения и заслуживают. Ведь они порой такое вытворяют со своими мужьями — мамиными кровиночками, любимыми сыночками свекровей!
Вот тоже песня о дереве, да только… (Помните про берёзку из первой части «Жести…»? Сравните!)

Гей ты берёзка, белая, кудрявая,
В поле на долине стояла;
Мы тебя срубили,
Мы тебя сгубили,
Сгуби и ты мужа,
Сломи ему голову —
На правую сторону,
С правой да на левую.
Семик честной,
Семик радостный!..

Как ясно из финальной пропевки, эту песню пели на Русалчин Велик день, праздник Семик. Весёлая праздничная песенка, ничего не скажешь! Как и следующая, хороводная. Сюжет её разыгрывался во время хороводных собраний в виде ролевой игры: выбиралась парочка, которая, точно следуя изложенному в песне сценарию, наглядно показывала своим ровесникам, что такое будущая семейная жизнь и какие в ней намечаются высокие отношения. (Вот вопрос: почему деточек при пока ещё не поубивавших друг друга родителях заранее называют сироточками?)

Под наши ворота
Подливалася вода,
Разстилалася трава,
Трава шёлковая.
Как по этой по траве
Идёть муж с женой,
Словно братец с сестрой,
Разговор говорять,
Разговаривають:
«Уж как жить-то нам, пожить,
Много денежек нажить,
Хлеба-соли накупить,
Молоду жену кормить,
С малыми деточками,
С сироточками?
Как ещё-то нам пожить,
Да ещё больше нажить?
Во Москву-город сходить,
Плису, бархату купить,
Жене шубочку сошить,
Вкруг шею обложить!
Поскорее мужа сжить,
Под овраг его стащить:
Со живаго кожу снять,
Под себя её послать,
Чтобы мягче было спать,
Веселее утром встать.
— Как моя-то ли жена
Со чужим гулять пошла,
С Иванушкой-щегольцом.
Старый муж увидал,
К хороводу подбежал,
К хороводу подбежал,
Её за руку схватал,
К стороне её отвёл,
По щеке её оплёл.
— Как моя-то ли жена
Стыд-безчестье приняла:
По затылку оплела,
Поклонившись, прочь пошла.

Очевидно, что в одной песне смешались народом несколько разных, но сути это не меняет — всё тот же семейный беспредел.
А как там наша разнегодная девчонка из первой части? Не поуспокоилась ли она в замужестве, не поумерила ли свой пыл? Как бы не так! И дело тут, как мы скоро увидим, не только в неравном браке или домостроевском семейном укладе, довлеющем над женщиной и доводящем её до бешенства. Хотя какой молодухе понравится быть замужем за старым пердуном?

Уж вы, кумушки, голубушки, подружки,
Вы которому святителю молились,
Вы какому чудотворцу обещались,
Что мужья-то у вас да молодые,
Будто ягодки да налявныя?!
У меня-то, младой, старичище!
Старичище не пускает на игрища…

И что же делать с этим старичищем? А вот кирпичищем его (не иначе, чёрный ворон намутил)!

Чёрный ворон воду пьёт,
Воду пьёт, воду пьёт.
Он не напил — намутил,
Возмутивши, говорил:
«Не быть девке замужем
За стареньким старичком».
Красна девица сказала:
«Я старому сноровлю:
Постелюшку постелю —
В три рядочка кирпичу,
В четвёртый шипицу колючую,
Крапиву шипучую!»

И пошли бить фонтаном мечты-фантазии молодухи на эту тему:

Свет мои орешики-щёлканцы!
Вы рано цвели, а поздно выросли,
А я, молода, догадлива была:
Пялички взяла, в посиделки пошла.
Мне не шьётся, не прядётся,
В посиделках не сидится,
Веретено из рук валится,
Донце едет подо мной.
«Молодая ты, молодушка,
Молодая ты, хорошая,
Белая, румяная, чернобровая!
Как тебе не скучится
За старым мужем живучи,
На стараго чёрта глядючи?»
— Сестрицы подруженьки!
Пойду разгуляюсь я,
Нарву хмелю ярьяго,
Наварю пива пряного,
Напою мужа пьянаго,
Положу спать середи двора,
Постелю ему постелюшку,
Постелюшку мягкую:
Солому гречишную,
В голова пшеничную.
Зажгу ту постелюшку
Огнём, жарким полымем,
Закричу громким голосом:
«Соседи, соседушки,
Соседи, люди добрые!
Моего мужа гром убил,
Старого моланья сожгла,
А меня Бог помиловал:
С короватки свалилася,
Доской понакрылася,
Рукавом защитилася».

Понятное дело, будучи отданной против воли за старика, хочется-мечтается молодой женщине о ягодке наливной — дружке сердечном, удалом молодце, но есть у неё три сторожа…

Пошла Машенька в лес за ягодам,
Что за чёрною черницею,
За румяною земляницею.
Во лесу Маша заблудилася,
Под рябинушку становилася,
Возле кустика слёзно плакала,
Во слезах она дружка гаркала;
Мне никто, младе, не откликнулся.
Вдруг откликнулись мне три сторожа,
Три сторожа да три строгие:
Первый сторож — свёкор-батюшка,
Другой сторож — свекровь-матушка,
Третий сторож — мой постылый муж.
Вскоре Машенька Богу возмолилася:
«Ты возстань, возстань, туча грозная!
Ты убей, убей свёкра-батюшка,
Во-вторых, убей свекровь-матушку,
А лиха мужа я сама убью.
Со милым дружком я гулять пойду!»

И если решение этой проблемы затягивается, если дружок не проявляет никакой инициативы (а ниже мы увидим примеры совместных преступных действий полюбовников против путающихся у них под ногами сродственников), то достанется и ему. Да так, что сам он уже никому не достанется!

Хорошо тому на свете жить,
У кого нету стыда в глазах,
У кого нету и совести.
Хорошо тому на свете жить,
У кого нету мила дружка.
У кого нету мила дружка,
У того нету и горюшка.
У меня ли у младёшеньки
Превеликия заботушки;
Уж как первая заботушка —
Свёкор да свекровушка,
А вторая-то заботушка —
Муж, удалая головушка,
Уж как третья-то заботушка —
Еся миленькой сердешный друг:
Зазнобил меня, повысушил
Суше ветра, суше вихорю,
Суше той травы кошоныя,
К сырой земле положёныя.
Я сама дружка повысушу,
Я любезнова повызноблю
Суше той травиночки,
Полевой былиночки:
Не достанься, мой любезный друг,
Ни сестрице, ни подруженьке,
Ты достанься, мой сердешный друг,
Одной матушке сырой земле,
Ещё белой гробовой доске!

Молодые парни-женатики не отстают, у них схожие проблемы, только в зеркальном отражении (заметьте, в следующей песне адюльтер показан во всей красе: в зелёной рощице одновременно гуляют и молодец (холостой) с молодушкой (молодой замужней женщиной), и другой (женатый) — с красной девицей):

Ох ты, роща наша, рощица зелёная,
В этой рощице молодец гулял с молодушкой,
А другой гулял с красной девушкой.
Красна девушка заблудилася,
Заблудивши, с дружком проаукалась:
«Ты ау, ау, мил сердечный друг!
Отчего ты мне не отъаукнешься?»
— Ах ты, милая девушка, глупая,
Мне нельзя тебе отъаукнуться:
Что за мной ходят трое сторожи,
Трое сторожи, трое грозные:
Уж как первый сторож — тесть-батюшка,
А второй-то сторож — тёща-матушка,
Третий сторож — молода жена.
«Мы его найдём, да на огне сожжём,
На огне сожжём, пустим в быстру речушку».
— Ах, возмой, возмой, туча грозная,
Ты убей, убей тестя-батюшку,
Сильным дожжичком засеки молоду жену!
Ты спаси, спаси красну девушку,
Красну девушку, прежнюю сударушку!

Но рано или поздно все наши мечты сбываются, особенно если как следует привдарить жену кулаком, проломить мужу головушку да не забыть потом скрыть следы преступления: принакрыть трупы несчастных полотном, забросать их чёрным платьем.

Эх, што хуже таво нету
Мне жанатаво любить.
Вон жанатой, распроклятой,
Его жисть очень бедна.
Где ни ходить, ни гуляеть,
Всё жана за им глядить.
С поневолюшки жанился,
Некорыстну жану взял,
Некорыстну не по мысли,
Не по совести своей.
Да жаны я не боюся —
Я гуляю до поры,
До завутреней зари.
Ох, как зорька занялася,
А я, молодец, пошёл.
Шёл-пошёл я по дорожке,
На устречу смерть идёт.
А я смерти не боюся,
Смерти в ножки поклонюся:
«Ой, ты смерть моя прекрасна,
Воротися, смерть, назад,
Сокончай мою жану,
Опростай мою голову!»
Не вспел смерти я сказати,
Начала жану кончати.
Не дождался я конченья,
Взял на койку положил,
Принакрывши полотном,
Да привдарил кулаком.
Сам на вулицу пошёл,
К карагоду подошёл:
«Играй девки, играй бабы —
Померла моя жана!
Отвалилась жабота!»


Что, Ванюша, ты не весел,
Буйну голову повесил?
Чёрной шляпой призакрылся,
Горячими слезьми облился,
Своей матушке взмолился:
«Ох, ты мать моя родима,
На