– Здравия желаю, ваше сиятельство! – яблочко с тарелочкой совершили положенные им действия и перед Иваном предстала бородатая физиономия Черномора.
– Чего радостный такой?
На этот раз Черномор был не настолько довольный и умиротворённый, как в прошлый раз. Вернее будет сказать, умиротворённость на его лице и бороде присутствовала, но была как бы остаточной, от прошлых радостей жизни полученной.
– А почему бы и не радоваться, ваше сиятельство?
– Рассказывай давай.
– Все идёт по плану…
– По какому такому плану?
– По такому, нами разработанному.
– Ну если разработанному, тогда ладно. – на самом деле никакого плана они не разрабатывали. Это видать Иван сам его разработал, а Черномора в соучастники взял. – Ежели так, собирай посольство к царю Салтану, тем более, помнится, ты говорил, есть кого послать.
– Есть, ваше сиятельство. Есть. – закивал головой Иван.
– Вот и хорошо. – было видно, Черномор слегка повеселел, хоть и до этого угрюмым не выглядел. – Сам царь Салтан меня не интересует. Это твои дела, о чём вы с ним разговаривать и договариваться будете.
– Меня, ваше сиятельство, он тоже пока не интересует. Может, ну его, а?
– Я тебе дам, ну его! Ты хоть и князь, но не забывай, какой ты князь, а то мигом напомню! – прикрикнул Черномор.
– Да я это… – залепетал Иван. – Я всегда рад стараться, сам знаешь.
– Знаю, потому с тобой до сих пор и разговариваю. – впервые за время сегодняшнего разговора Иван разглядел на усато–бородатой роже Черномора улыбку. – Меня интересует Матрена Марковна, есть такая женщина. При нём состоит и девицами его обеспечивает, вот она мне и потребна. Ты–то девиц мне не поставляешь, али забыл уже, или возгордился?
– Никак нет, ваше сиятельство! Нисколечко не забыл! Подожди малость, с делами подразберусь, контингент местный получше узнаю, тогда и встречай, не ленись.
– Ладно, врать–то! Вот покуда ты с делами своими разбираешься и предоставь мне эту самую Матрену Марковну. Понял?!
– Понял, ваше сиятельство! А как я тебе её предоставлю?!
– Ты послу своему задание специальное накажи. Накажи ему, чтобы тот в обязательном порядке встретился с Матрёной Марковной этой и о бочке твоей чудесной рассказал. И сказал бы ей, что если она к тебе в княжество вместе со всеми своими девицами на постоянное жительство не переедет, о бочке той и о том, что с ней связано, царю Салтану известно станет. Думаю, Матрёне той голова на плечах ещё надобна, поэтому не должна артачиться.
– Откуда, ваше сиятельство, ты о бочке знаешь? Ах да, забыл совсем, извини.
– А ты не забывай, тебе же лучше будет. Понял, что послу твоему надлежит сделать?
– Ваше сиятельство, чем же бочка та, так для этой Матрёны опасная, коли она её боится? Её же, бочку эту, деревенский мужик Емеля смастерил, мастер на все руки.
– Дурак ты на все руки, хоть и премудрый. Емеля твой, такой же жулик, как и ты, только похитрее маленько, глянь, самого образованного вокруг пальца обвёл. Ты с ним про механику, которой он хвастается, разговаривал?
– Нет, не разговаривал. Времени всё не хватает…
– Ну и не надо, коли не хватает. Не трогай пока этого Емелю. Пусть при тебе состоит, глядишь, пригодится ещё.
– А кто же тогда бочку сделал? И почему у Емели этого, печка по дороге ездит?
– Кто сделал бочку и что она из себя представляет на самом деле, не твоего ума дело. А печка по дороге ездит, потому что Емеле Щука волшебством своим помогает, вот тебе и вся механика.
– А Щука, это кто? Из твоих, да?
– Не из моих, дюже вредная. Правда вреда от неё никакого нету, так что пусть себе волшебничает. Ладно, надоел ты мне, да и дела у меня, важные. – Черномор посмотрел куда–то вглубь помещения в котором находился. – Всё понял, что делать?
– Так точно, ваше сиятельство! – как тот новобранец воскликнул Иван. – Не изволь беспокоиться. Все будет исполнено.
– Ну и хорошо. Если что будет непонятно или препятствие какое возникнет, сразу зови, не мешкай… – яблочко опять побежало по тарелочке, только на этот раз в противоположную сторону и физиономия Черномора исчезла.
***
– Царь Салтан, мой батюшка, не рви ты моё сердце на кусочки мелкие. Не укорачивай ты мой век короткий. Смотреть на тебя больно и невозможно. Пойдём батюшка в лупанарий. Там тебе...
– Сгинь, чтобы я тебя не видел...!
***
Знаете, я вам так скажу: ну посудите сами и сами себе ответьте: в чем измеряется жизнь человеческая? Правильно, измеряется она: днями, неделями, а самое главное, хоть и не очень приятное – годами. Во всяком случае свою я измеряю годами, не знаю как вы. И точно также, в конце концов, годами мы измеряем и чью–то жизнь, не свою.
Тогда позвольте вас спросить: а как измерять жизнь тех, кто живёт в книжках? Причём неважно при этом, на какой Земле он проживает, на той или на этой. Самое главное в том, что в магазине или в автобусе, например, ты этого человека никогда не встретишь. Ну представьте, приходите вы в магазин, а там царь Салтан пиво покупает и ещё что–то к пиву. Представили? Представить как раз можно, встретить вряд ли получится. А ведь они тоже живут, только живут не здесь, не рядом с нами, а в книжках, там, где нам места нет, и не предвидится.
Всю эту «музыку» я развёз вовсе не для того, чтобы покрасоваться, мол, смотрите какой я весь из себя умный да ещё сверху вишнёвым вареньем намазанный. Всё гораздо проще и как бы это сказать, нехорошо, одним словом. Дело в том, что жизни тех, кто живёт в книжках, мы измеряем не в годах, хотя возможно у кого–то и такое случается. Их жизни мы измеряем в количестве страниц той книжки, в которой они, жизни ихние, расписаны и проживаются.
Оно ведь как бывает: посмотрел на книжку, в руки взял, на вес определить попробовал. А книжка, она большой оказалась, в смысле страниц в ней много, а не размеров. Посмотрел на неё, иногда немножко подумал, и опять положил, ну её. Если в книжке страниц много, значит жизнь и жизни того и тех, кто их в этой книжке проживает длинные–предлинные, а потому скучные. Времени же, чтобы всю эту ерунду читать у меня мало, а потому возьму вон ту, которая потоньше. Ну и что, что там чья–то жизнь короткая, не моя же! Что, ждёте от меня каких–то умных мыслей и выводов по этому поводу? А нету у меня ни того, ни другого, сейчас объясню, почему нету…
От автора: не подумайте, пожалуйста, что я сошёл с ума. Точно знаю, что не сошёл, четыре года тому назад мне по этому поводу справку давали. Это я так из сложившейся ситуации выкручиваюсь. Ну получилось так: дней десять я вот это всё не писал, не «валял Ваньку», а сегодня взялся, его же дописывать надо. Это я так в чувство себя привожу, на дальнейшее написательство настраиваю. А вы что подумали?
***
Царю Салтану казалось, что с тех пор, как он попёрся на ту злосчастную войну, прошли годы, много годов. Что он, царь Салтан, мудрый и справедливый повелитель своего царства, и грозный сосед другим царствам, графствам да княжествам, давным–давно состарился. Что теперь, подобно тому князю–батюшке, шаркал по дворцу в полуваленках, обрезанных по щиколотку: кряхтел, держался за поясницу и своим видом, своими словами и разговорами, только и делал, что портил всем настроение. А ведь на самом деле, с того самого момента прошло месяца два, не больше.
Это не говорит о том, что два месяца, это вам не два года – быльём ещё порасти, не успело… Какое там быльё?! Такие вещи быльём не порастают и не зарастают, а навсегда остаются страшной раной, будто секирой со всего маху лупанули. Никогда такие раны не заживают, не рубцуются, даже не загнивают – навсегда остаются, свеженькими.
Первую жену потерял, воспоминания о первой жене подкосили ноги царя Салтана и тот чуть ли не рухнул на лавку, но там болезнь–лихоманка, чтоб её, своё дело сделала, а может наколдовал кто, поди сейчас, проверь. Хоть и не дал им Господь детишек, всё одно, любили друг друга. А может и правильно сделал, что не дал? Уж кому как не Ему наперёд всё знать, вот и не захотел деток сиротами оставлять.
Грустные мысли кружились в голове царя Салтана, да и вокруг него мысли, или что–то на них похожее, веселее не были. Тоже, кружилась вокруг какая–то гадость с той лишь разницей, что глазу не заметная, зато душой очень даже видимая. Как будто девицы, что у Матрены в лупанарии живут, вокруг него хороводы свои срамные водили и песни пели, от которых на душе ещё хуже и гаже.
Вспомнив про лупанарий, этот треклятый, царь Салтан вспомнил и о своей молодой жене–царице, сына ему подарившей. Подарить–то подарила, да сама сгинула и сына с собой прихватила. Неужели и правда сбежала куда? Неужели только и дожидалась момента, чтобы царь Салтан куда уехал? А он и уехал, царь Салтан аж поморщился, как от боли внезапной, как будто сердце заболело и заплакало.
Опять вспомнилась война та треклятая, надобности в которой вовсе и не было. Зачем, спрашивается, он войну ту затеял? Силу и удаль свою показать или объяснить что–то непонятливому соседу? Так можно было послов заслать, они бы и объяснили, языком мелят, не переслушаешь. Вот и пошёл, повоевал, и победил, кого победил? Получается, что сам себя и победил, сам себя без жены и без сына–наследника оставил. Вот она, война, какой бывает, и победа, ей причитающаяся.
Царь Салтан встал, постоял немного и опять присел на лавку. Он и сам не понял, зачем встал? Куда собрался идти? Опять воевать?! Хватит, один раз уже повоевал! Да какой там один?! По правде сказать, а зачем самому себе врать, сколько раз он, царь Салтан, воевал так, что другого выхода не существовало? Да ни разу! Всегда, получается, лез куда–то, соседей и не соседей задирал, вернее к ерунде всякой придирался. Допридирался?! Вот и сиди тогда, получай завоёванное и не ной, а радуйся, радуйся!
«А может, ну его, царство это? – таких мыслей царь Салтан от себя не ожидал, потому что никогда ни о чем таком не думал. – Может бросить всё, поселиться где–нибудь в лесу или в горах? Построить избушку и жить в ней, а не во дворце этом, на который глаза смотреть не могут. Ловить рыбу, охотиться, грибы с ягодами собирать и чтобы вокруг из людей никого, это самое главное. А зимой, вечерами, сидеть у очага, смотреть на огонь и ни о чем не думать».
***
– Ваше величество!
У князя–батюшки самыми–пресамым ближним на все случаи жизни слугой был Фролка – наглец неизвестного роду–племени, говорил уже. Хоть и не дурак, далеко не дурак, зато видом своим, а если ещё и рожу чуток измазать, так людей можно запросто пугать. У царя же, Салтана, картина в виде самого ближайшего слуги, тоже на все случаи жизни, выглядела несколько иначе. Слуга этот, он всем своим внешним видом очень и очень был похож на какую–нибудь городскую ярмарку, по случаю самого главного праздника. Пусть и был он из себя статен, хотя, Фролка тоже корявостью не отличался. Но если Фролкина стать была замечаема, потому что одежда на нем присутствовала самая простецкая, то стать ближайшего слуги царя Салтана была вовсе незаметной. А как тут заметишь, если на нём постоянно столько одёжи надето, и вся такая блестящая, что аж слезы из глаз выступать начинают. Что творилось там, внутри, под этой блестящей одёжей, из люда придворного никто не знал, ну разве что догадывался. Хотя вряд ли там что–то могло твориться, если даже имени его, родителями данного, никто не ведал, а потому, за глаза
