Есть у меня друг, 44-летний махровый холостяк N.
Холостяцкое положение безгранично его печалит, поэтому на туманной заре знакомства я внимательно выслушивала стоны «как же хочется детей!».
Услышав первый раз, я, наивная, будучи человеком действия, опрометчиво сказала: «Ерунда какая! Полгода – и мы тебя женим!» Он вопросительно приподнял бровь, а я, довольная, что так быстро помогла товарищу, тут же выдала 100 способов, как осуществить желаемое.
К моему удивлению, ни один из них не то что не был опробован – они все были отвергнуты моментально и бесповоротно.
– Это не работает! – заявил N.
– Как не работает? – изумилась я.
Я не даю непроверенных советов.
Двадцать шестым я женила одноклассника, детей у него уже пятеро, и он, кое-как дождавшись своей очереди в туалет, звонит мне оттуда с вопросом, есть ли какой-то способ, блокирующий тот, двадцать шестой.
Пятьдесят четвёртый, более щадящий, сделал мужем и отцом моего кузена. Мальчик, не умевший вкрутить лампочку, закончил уже три ремонта, руководит отделом компьютерных гениев днём, а ночью вдохновенно переводит немецкие романтические баллады по эксплуатации «Мерседесов». (А щадящий ли?)
Семьдесят второй вернул подружке супруга, который отбыл в Москву после рождения долгожданной дочери и затаился там на пятнадцать лет.
Когда я стала опробовать девяносто первый, к дому цугом потянулись бывшие. «Использовать только в крайнем случае: работает безотказно!» – зазубрила я и изобрела последние девять.
Ещё пару лет я слушала стоны и сочувствовала. Иногда во время плача раздавался робкий звонок какой-нибудь крали. Но – увы! – все они были нехороши. Последняя, 29-летняя куколка из Казани, была татарских кровей, ничем, однако, не выдававших себя ни в голосе, ни в лице.
– Чем она тебе не годна? – спрашивала я у человека, страстно желающего стать отцом. – Молодая, порядочная, здоровая.
– Как подумаю, что её предкам мои дань платили, так прибить хочется, – ответил N.
Не сразу поняв, что моего чувствительного друга задевает кончившееся пять веков назад татаро-монгольское иго, я сначала посоветовала забить на предков, чем оскорбила русского богатыря до глубины души, а потом начала сомневаться в его искренности.
Татарская игунья к тому времени звонить перестала, и я попыталась выяснить, почему.
– Много хочет, – последовал короткий ответ.
– Например? – поинтересовалась я.
Денег у N не бывает, поэтому «много» в его исполнении звучало таинственно.
– То на ваше проклятое 8 Марта обиделась, что я задрипанную мимозу принёс. То полотенца ей грязные, то сковородки старые.
– Правильно, принёс бы незадрипанную – не обиделась бы. А ещё лучше розы.
– Розы? – критским быком завопил N. – Ты знаешь, сколько они в ваш чертов праздник стоят? Откуда у меня столько денег?
– Заработай, – развела руками я.
– Заработай? – снова взревел N, как будто я предложила ему подписать квартиру обществу «Излучина добра». – Ты же знаешь, что я год работу ищу, а меня не берут!
– Знаю. И знаю, почему. Ты работу ищешь в офисах, а со своей бородой и камуфляжем похож на абрека. Какой работодатель тебя возьмёт?
– Я ради какого-то идиота должен менять себя?
– Тебе нужна работа? Вывод-то пост: или ты прекращаешь играть в лешего или сидишь без неё. Без денег, без цветов, без жены, без детей.
Увидев, что оппонент наливается свекольным цветом, я пошла на попятный и успокоила:
– Зато с бородой и конским хвостом.
Через секунду передо мной хлопнулось расписание автобусов.
Разговор наш происходил в сорока километрах от моего миллионника, в прелестном сельце на берегу реки.
Местечко это у городских жителей считалось сверхпрестижным, участки в нём раскупались, едва успев появиться в продаже. Моему товарищу от деда-профессора досталась квартирка на третьем этаже каменного дома, но он под неумолчное щебетание птиц в листве палисадника (вообще всё сельцо было одним сплошным палисадником) лишь горько кривил губы:
– Я всего лишь квартирант. Она изначально не была моею.
Изначально его была борода. Ну да.
Я глянула расписание. Глянцевая поверхность книжечки кое-где вздувалась волной, кое-где западала кратерами. Видимо, татарские слёзы были обильны, когда перед глазами так же хлопнулась эта жестокая книжечка. Представив плачущую девчонку, которую выставил здоровый куражившийся мужик, я встала и грохнула по столу сковородой с жареной картошкой.
Я не боялась, что блюдо вылетит из своей мухоловки.
Если квартира принадлежала деду, то сковорода – прапрабабке, жившей лет триста назад и тягавшей её ещё ухватом из русской печи. Мерзкая гнутая посудина была трепетно любима бородатым хозяином. Даже мою картошку, которую я умею жарить в любой утвари, она умудрялась приклеить к себе намертво и не отдавала никакой вилке, пасуя только перед ножом и уступая добычу вместе с горелыми частями самой себя.
Картошка не шевельнулась, праправнучка татарского ига держала её мёртвой хваткой, как гребнистый крокодил малайского тапира. Я схватила её за обросшую непонятной субстанцией, как корабельный остов кораллами, ручку и перевернула кверху дном. Ископаемая тварь выпустила на стол мутной слезою лишь каплю подсолнечного масла.
Я судорожно вздохнула, и, побелев от злости в противовес красному хозяину и чёрной сковороде, поинтересовалась:
– А знаешь, мой милый N, как пятнистый иглобрюх становится отцом?
От неожиданности нависший надо мной любезный хозяин плюхнулся обратно на табуретку и миролюбиво осведомился:
– И как?
– Он делает любовное гнёздышко, чтобы понравиться самочке. Прижимается брюшком ко дну и, работая плавничками, ползёт вперёд. А сзади остаются бороздки. Как зимой от лопаты. Покопает, всплывёт и сверху холмики пригладит. Знаешь, сколько он копает? Неделю. Гнёздышко у него, дорогой мой друг, два метра в диаметре. А сверху ещё ракушками украшено.
– И?
– И продолжает работать. Мусор уберёт и внутри большого круга сделает ещё один, маленький, из самого мелкого песочка. А потом самку ждёт. Она подплывает и – ах! – устоять не может перед такой красотой. Вон как потрудился, чтобы ей понравиться, вон как папашей быть хочет!
Я метнулась в комнату, перебралась через гору строительного, компьютерного и домашнего мусора и, найдя в грязном Монблане линейку, влетела обратно в кухню, схватила N за руку и приложила инструмент к его развёрнутой ладони.
– Девятнадцать сантиметров, – заорала я. – Девятнадцать сантиметров эта рыбка! Вот если б ты на пляже отметил сто метров, лёг на пузо и, извиваясь, построил такой дворец, я бы поверила, что ты хочешь детей! А ты сковороду отмыть не можешь!
В мёртвой тишине коралловая утварь вдруг сказала «хлюп» и добровольно выплюнула картошку. Удивившись неожиданному акту капитуляции, я приподняла захватчицу и увидела странного цвета осклизлый пирог.
– Знаешь, чего не хватает для полноты картины? – спросила я. – Трупа мимозы сверху.
Я припечатала сковородой автобусное расписание и через минуту вышла во двор, где заливались птицы песней о солнце, любви и детях.
