…Вновь тикали своими стрелками, когда на магазин статуй спустилась тьма, приятно и зеркально отдающая прохладным туманом и красиво мерцающими звездочками.
Но они не могли сравниться с теми восхитительными искорками, что исходили от светлого золота… веера волшебно тонкой статуэтки Акробатки, с светло-рыжими волосиками фантастической прически и белоснежной туники, отливающей жемчужными нитками!
Вот на все это и положил давно глаз мелкий воришка Вова, мечтающий давно о девушке, не говорящей ни слова и которая бы позволила всегда собою любоваться, не требуя взамен ни ухаживаний, ни денег на содержание.
И, кажется, нашел ее в лице обворожительной Акробатки, так смирно ходящей по невидимому канату. Кроме того, она держала в руках веер, который не мог быть не искушением для такого опытного и удачливого воришки, как он. Вова выждал момент и прокрался однажды в магазин, чтобы, как ему казалось, законно завладеть своей красавицей и заполучить у нее, тихой, веер; а на деньги от его продажи купить квартиру со всеми удобствами.
Единственным препятствием к ней был настороженный тик лунных часов, которые противились, неодобряющим шепотом, такому легкому обману пожилого спящего охранника, незаметному преступлению.
Это произошло в один момент, когда город не заметил, за яркими огнями, бесшумно вышедшую, в свое убежище, тень Вовы, победоносно уносившего в руках хрупкую Акробатку, жалобно сверкнувшую веером; чтобы бесконечно любоваться ею и своим умением ловко присваивать себе чужое…
Странно, но неродным стал золотой оттенок веера утром, теперь он затянулся каким-то осенним мутным блеском, отливающим изредка синими листиками; в тон Вовиной футболке! Он говорил себе, что это – простое действие алкоголя, которым тот любил баловаться после близко пыльных побед.
И воришка судорожно бросился остатками пьянящего пиршества отмывать веер; но он оставался такого же странного цвета, как и раньше; даже темнее и мрачнее!
«Мрак! – мысленно сокрушался Вова, почесывая, в растерянности и разочарованности, темно-красную, всклоченную от неухоженности, голову, - Но хоть моя статуэточка, моя Акробатка меня утешит, она позволит мне погладить ее светло-рыженькую головку и ощутить, что я все же молодец!». С этими мыслями он напустил на себя иллюзионно-счастливый вид и направился к углу, в котором спрятал статую.
Отдернув несчастное одеяло, за которым он спрятал ее, воришка обомлел: и красавица-Акробатка стала совсем иной – отливали ее волосы теперь таким же тусклым ярко красным блеском, как и клочья головы Вовы; туника стала темно-синей и темно-безобразной!
Он протирал глаза и встревожено тер куцей тряпкой Акробатку, полагая, что она запылилась; но окрас статуэтки оставался таким же; что привело воришку в отчаяние и даже злость.
«На что я тратил свою силу?! – гневно думал Вова, разрывая тряпку, столь упрямо не справившуюся с обязанностями. – Это, наверное, от табака Акробатка казалась мне красавицей; а веер – золотым! Пора завязывать с курением!... А я уже размечтался продавать его и купаться в роскоши с этой невзрачной безделушкой… На что она мне теперь? Может, перекрасить ее?... Сама-то она хорошенькая!...».
И с этими мыслями Вова самодовольно принялся перекрашивать Акробатку. В результате его трудов она стала черненькой, в розовой тунике; но словно расстроенной от еще одного жульничества воришки. А он… закончив работу, швырнул веер в пыль и потягиваясь, собрался заснуть, после игры в карты с приятелями и ужином из украденной колбасы.
«Думаешь, никто не поймет, что ты меня украл?» - вдруг спросила Акробатка, под торжествующий гул лунных часов. – И вообще, как ты мог меня перекрашивать, если у меня стало все твое?... Если я тебе разонравилась, лучше верни меня!...»
«Еще чего?! – гордо отверг Вова, только отойдя от шока. – Ты принадлежишь мне и будешь стоять для красоты, сколько я захочу!...».
«Ты ли меня изготовлял, хранил, приукрашивал, чтобы называть своей?!» - возмутилась вдруг статуэтка, забавно искривив красивое личико.
«Ах ты так?!» - закричал воришка и набросился на Акробатку, вновь, с испуга, принявшую обездвиженный вид; он ее выкинул на помойку, а потерявший блеск золота, веер, кропотливым трудом сделанный, по дешевке загнал на бутылку пива, чтобы забыться во всех своих низостях.
Они еще раз пригрозили стрелками лунных часов, набирающих новый оборот, когда Вова, после удачного выигрыша дешевой булки в карты, снова сыто задремал.
Он сначала жмурился от неожиданного радужного всплеска лучиков, а потом ахнул: Акробатка, все еще сияющая преданностью и желанием жить, стояла перед ним, требуя внимания и заботы, пусть и маленькой, но любви, от нового хозяина; так похожего на нее красными волосами и синим одеянием.
Оно лишь нервно колыхнулось, и Вова недобро засверкал глазами на простое замечание статуэтки: «Нехорошо, воришка!.... Я же готова с тобою жить, не смотря на все; ведь ты мне тоже нравишься!... Не бросай меня, ведь ты мой новый хозяин, я твоя, безобидная, игрушка!».
«Ты мне никто!... Я тебе ничем не обязан!... Убирайся, куда знаешь!...» - вскрикнул в ответ Вова и запустил, трясущейся от выпивки, рукой пустой бутылкой прямо в изящный лобик Акробатки.
Та жалобно закричала и, корчась от боли, протянула руку Вове, щемяще тая в неведомом тумане. А тот уже впал в черный сытый сон. Тогда лунные часы… просто повернули стрелки назад и патетически грянули ночными колоколами своей башни.
От этого Акробатка и, вновь появившийся, веер засияли невыразимо красивым цветом, переливающимся прежними красками – светлым золотом и белоснежной туникой, нежно-рыжими волосами и раскидывающимися искорками от рук…. Снова застывающей, в своей трогательной позе, статуэтки.
Все это разбудило Вову; он метнулся к Акробатке, чтобы выпросить прощение и снова, днями и ночами, любоваться ею, в своем убежище.
А главное, чтобы продать ее веер, после - купить квартиру и жить там в неге, с прелестной статуэткой.
Но она… растаяла и на прощание погладила его немытое лицо столпом искр; снова становясь на свое место в магазине и став объектом неусыпной охраны, хозяином, страшно обрадованным вернувшемуся украшению своего магазина.
А оно стояло тихо на полке, радостно встречая заинтересованные взгляды покупателей и тихо шагая по невидимому канату; незаметно прося, еженощно, лунные часы о встрече с, удравшим из города и от милиции, Вовой...
