вовсе не был сильным, и стал пытаться выгрести из-под меха накидки так неприятно размокший там снег. Маура захохотал, садясь и отряхиваясь. Я обиженно потер мокрую шею.
— Прости, Бан! — произнес он, давясь смехом. — Если бы ты себя сейчас видел… — Хозяин снова покатился со смеху, и я улыбнулся, потому что рассердиться на него мне было чрезвычайно трудно.
Вдруг со стороны леса, совсем близко, послышался протяжный волчий вой. Я испуганно вскинул голову, глядя на опушку. Маура вскочил одним движением, и даже сквозь плотные слои одежды можно было заметить, как напряглось его пружинистое тело в преддверии опасности, и заиграли железные мускулы под рукавами. Он быстро встал рядом и тоже вгляделся туда, где между обледенелых стволов промелькнуло несколько серых теней; затем расслабился.
— Они уже охотятся, и к счастью, не на нас. И из лесу пока выходить не собираются.
Я облегченно вздохнул, так как привык верить хозяину и полагаться на его слова, даже когда не мог понять, откуда он это знает.
Маура взял одну из моих ладоней.
— У тебя руки совсем замерзли, — пояснил он, когда я вопросительно взглянул на него, и стал осторожно растирать мои кисти своими пальцами, каким-то образом сохранившими тепло.
— Ну, идем домой, — сказал он, закончив и окидывая окрестности прощальным взглядом. Я кивнул, потому что мороз уже подбирался ко мне, несмотря на теплую одежду. Маура медленно пошел назад к дому, расчищая сапогами дорожку, чтобы мне удобнее было идти. Я следовал за ним, глядя в его побелевший от снега затылок, и глупо улыбался, сам не зная чему.
________________________________________
[1] Подобие календаря той эпохи рассчитывалось согласно новолунию – помесячно, а не подневно, поэтому обычай ежегодного празднования рождения человека совершался в любой удобный день «его» месяца и назывался на деревенском наречии «рибадья́н» – досл. «радостный месяц»; так же звался и сам «именинник» в этот период.
