В один из вечеров, примерно месяц спустя, я застал Маура погруженным в свои мысли у колыбельки Эль-Нор.
— Если у меня и были какие-то шансы, — прошептал он, легонько гладя пальцем пухлую щечку ребенка. — То теперь их точно нет…
— О чем вы? — не удержался я.
— Да так, задумался, — обернулся он ко мне. — Надо бы ее искупать, а? — Он осторожно вынул живой сверток из плетеной корзинки. — Давай, сейчас будем купаться, óре мье [1], моя хорошая, — приговаривал он, разматывая пеленки. Попробовав локтем заранее нагретую воду в лохани, он осторожно опустил туда девочку. Она издавала довольные воркующие звуки и резво двигала ручками и ножками в воде, как лягушонок.
Мы сидели у стола с остатками ужина. Ками сначала кормила Эль-Нор грудью, приговаривая что-то ласковое, а потом, окончив, встала и пошла укладывать ребенка спать. Наступила мертвая тишина. Вспомнив о дневных событиях, я начал говорить, одновременно доедая свою порцию:
— Сегодня достраивали сарай у имения Гра́здит, и бревен не хватило. Меня Су́нти и его товарищи уговаривали завтра с утра идти с ними еще деревьев нарубить, но я лучше это время на участок потрачу, урожай надо успеть собрать, каждый день на счету. Как вы думаете?
Маура не ответил, и я поднял глаза от тарелки. Он сидел с отрешенным выражением лица, откинувшись на спинку стула.
— Хозяин… — нерешительно попытался я еще раз.
— Что? — встрепенулся он, словно выходя из забытья, и подался вперед, вглядываясь в мое лицо. — Ах, да… Можно пока собрать те бревна, которые остались от старых брошенных домов на окраине, подогнать их по размеру и на телеге подвезти к имению. Да и те, что у нас на дворе еще валяются, возьмите. Должно хватить.
Я просветлел:
— Спасибо!
Он улыбнулся как-то равнодушно. Вставая, чтобы отправиться спать, я случайно задел локтем глиняный кувшин на столе. Сосуд упал и разбился, черепки разлетелись по всему полу, вода разлилась. Я ойкнул, в который раз проклиная свою неуклюжесть, и кинулся собирать.
— Ничего, ничего, иди ложись, — сказал Маура, поднимаясь со стула. — Ты и так уже устал. Я сам соберу. — Он присел, подбирая остатки кувшина.
Я хотел было возразить, но он поднял голову, тихо повторяя:
— Иди.
И я побрел вглубь дома, еле волоча ноги, не столько от усталости, сколько от непонятного чувства стыда.
— Спокойной ночи, Бан, — добавил он мне вслед, и, хотя в голосе его слышалось только добродушие, мое сердце вдруг наполнилось такой горечью, что я чуть не заплакал.
— Спокойной ночи, хозяин, — ответил я, на миг оборачиваясь, чтобы взглянуть на худую фигуру в длинной тунике, ползающую под столом с тряпкой в руке.
* * *
Когда осенние дни стали прохладнее и короче, а с работой в поле было покончено до следующей весны, я все чаще оставался дома. Ками после рождения дочери расцвела, и улыбка почти не сходила с ее лица. Не обращая внимания ни на что вокруг, она целыми днями играла с крошкой и носила ее на руках.
Мой хозяин тоже души не чаял в этом маленьком беспомощном существе, и мне было стыдно, потому что хоть я и любил девочку, но далеко не так, как он. Возвращаясь с рынка на закате с продуктами, я заставал его сидящим на стуле перед очагом и нежно качающим спящего ребенка на руках. Иногда он напевал при этом тихим голосом старую колыбельную, одну из многих, что хранила его память еще со времен детства в Зараке:
Золотая ночка
Звездочками машет,
Синеглазке-дочке
Месяц резво спляшет,
Сказочку затеет,
Посвистит на дудке —
Закрывай скорее
Глазки-незабудки…
Я стоял снаружи у чуть приоткрытой двери, пока он не замечал моего присутствия, и слушал мелодичные звуки, и смотрел, как играют огненные блики на его лице. Это осунувшееся лицо с усталой улыбкой по-прежнему было для меня самым дорогим и желанным, хоть я и не мог отделаться от чувства, что хозяин медленно, но все вернее отдаляется от меня.
Он стал менее вспыльчивым и резким, однако теперь я страдал от его равнодушия. Особенно в тот вечер, когда я разбил самый большой и ценный кувшин в доме, а он никак не отреагировал. Я несколько раз возвращался в мыслях к этому происшествию; и мне невольно думалось, что уж лучше бы он разгневался, накричал на меня, или по крайней мере укоризненно покачал головой в ответ на мою небрежность — но только бы не сидел так спокойно, с отсутствующим видом, глядя мимо окружающих предметов. Его состояние все больше беспокоило меня, но он упорно отрицал любой повод для волнения и, как всегда, отшучивался и отмахивался от моих вопросов.
Так продолжалось до наступления первых холодов, ближе к середине осени. В один из вечеров я сидел у стола, перебирая и раскладывая по мешкам оставшиеся от урожая репу и свеклу. Ками, по своему обыкновению, уже спала во второй комнате, рядом с корзинкой дочери.
— Надо хвороста подкинуть, — сказал хозяин, поворошив догорающие угли. — Ночью еще похолодает.
Он вышел во двор, идя к нашей старой лачуге, служившей теперь сараем.
Через некоторое время скрипнула дверь, и он вернулся с тяжелой охапкой, положив ее у очага; затем потер ладони одну о другую, зябко поежившись.
— Сейчас разведу огонь, — сказал я, хотя мы оба были одеты в плотные шерстяные кафтаны поверх туник, и мне было очень даже тепло. Вспомнив, что он только что зашел с улицы, я успокоился.
Маура не воспротивился на этот раз, хотя обычно предпочитал сам заниматься трудоемким делом, которое у него получалось гораздо быстрее. Но тогда я не обратил на это внимания.
Я аккуратно уложил сухие ветки, и после неоднократных попыток мне удалось выбить из кремня упрямую искру, потом еще одну. Пламя медленно набирало силу, и в комнате заметно потеплело. С гордостью я обернулся к хозяину, который тем временем прилег поверх одеяла, сняв сапоги. Его лицо скрывала тень от деревянных полок напротив кровати. Он скоро почувствовал, что я смотрю на него, и приподнялся, улыбнувшись:
— Так гораздо лучше.
Подвесив котелок, я быстро подогрел оставшуюся от обеда ячменную кашу, принося ему дымящуюся миску.
— Поешьте, хозяин. Вы сегодня опять весь день этими свитками занимались…
— Нет, Бан, спасибо, я не голоден, — отозвался он, положив согнутую в локте руку на верхнюю часть лица, словно заслоняя глаза от света. — Я посплю немного.
В ту же ночь я был опять разбужен громким стоном. Я вскочил со своей постели, подбежав к Маура в тревоге. Одеяло, которым я накрыл его, было отброшено в сторону, и он разметался на кровати, повторяя во сне непонятные слова. Я осторожно притронулся к покрытому мелкими капельками пота лбу и обнаружил, что хозяин горит от жара. Испугавшись, я начал звать его, но он не просыпался, продолжая метаться и дрожать, стуча зубами.
Я не знал, что делать. Во всей округе не было ни одного лекаря, и Эль-Ронта уже не было рядом, чтобы помочь. Я помнил, что в Зараке жила одна известная знахарка; но как было добраться до нее ночью и привезти назад, оставив Маура одного с Ками, которая наверняка испугается еще больше, чем я — ведь она никогда не видела его в таком состоянии?
Подойдя к очагу, я зажег лучину от догорающих веток, поставив ее в глиняный горшочек на столе. Наконец решившись взять лошадь и отправляться в соседнюю деревню, я начал быстро одеваться, готовясь будить жену.
— Вам нужна помощь, — сказал я, всматриваясь в блестящее от пота лицо при тусклом неверном свете. — Я поеду в Зарак…
— Н-нет, — ответил он через силу, пытаясь справиться с дрожью. Пальцы его рук несколько раз судорожно сжались и разжались. — Не надо.
Я стоял в растерянности, не зная, подчиняться ли этим словам.
— Принеси мне… — продолжал хозяин. –…Там, на столе… — он махнул рукой. –…Фляжка.
Схватив лучину, я побежал в каморку, где он обычно сидел над своими свитками. Я быстро нашел в углу стола плетеную фляжку и поспешил назад.
Маура протянул руку:
— Я сам.
Он сделал несколько больших глотков с явным отвращением и втолкнул пробку обратно; затем со вздохом опустился на подушку, вытирая лицо.
— Не волнуйся, — сказал он немного окрепшим голосом. — Я, наверное, просто простудился где-то. Не надо никуда ехать.
— Хорошо, хозяин, — ответил я нерешительно. — Если вы уверены…
Он кивнул и, перегнувшись через край кровати, поднял с пола скомканное одеяло. Сняв верхний кафтан, он укрылся, а я расправил одеяло и сел рядом.
— Ты ложись, — сказал он, поворачиваясь набок. — Мне уже лучше.
— Я посижу, если вы не против. Хотя бы пока вы не заснете.
Он тепло посмотрел на меня, сказав вдруг:
— Помнишь то лето? — И продолжал, видя вопрос в моих глазах: — Когда Ильба пропал, и я стал хозяином имения. Я думал, что будет трудно… И не знал, как управлюсь со всеми делами и оставшимся имуществом. Как мне с тобой и твоим отцом обращаться… Ты, конечно, не подозревал о моих сомнениях. И вот именно поэтому, потому что ты смотрел на меня с таким полным доверием, я перестал волноваться. А потом уже было так легко, радостно, и эти солнечные дни, цветы и пчелы, и свет…
Маура умолк, улыбаясь своим воспоминаниям, а я смотрел на него с удивлением. Он задремал, и я, придвинувшись, погладил высокий лоб, отводя прилипшие пряди волос. Мне вновь захотелось обнять это тело, такое родное и знакомое, хотя я лишь изредка имел возможность ощущать его близость. Хотелось, чтобы он прислонился к моему плечу, или положил голову мне на грудь, и поведал обо всех своих горестях, позволив мне попытаться утешить его, даже если я не мог понять. Но он всегда был слишком сильным, и не стал бы обременять меня своими проблемами. Возможно, не только из-за нежелания вызывать жалость; а из-за того, что по привычке щадил меня.
Серый рассвет вполз в дом через приоткрытое окно и щель под дверью. Было как-то неуютно и сыро, и не хотелось вылезать из-под теплого одеяла. Накануне я оставил Маура после полуночи, убедившись, что он крепко спит, и постелил себе на лавке в той же передней комнате, чтобы сразу услышать, если ему что-нибудь понадобится.
В доме было тихо, и я понял, что кроме меня еще никто не проснулся; даже Эль-Нор не плакала в своей корзинке. От этого безмолвия мне стало совсем не по себе, и я, морщась, встал с жесткой постели, направляясь к кровати хозяина. Он лежал лицом к стене, свернувшись калачиком под измятым одеялом; голова его почти сползла с подушки. Я подошел на цыпочках и снова потрогал вспотевший лоб. Он уже не был таким горячим — а может, я просто очень желал себя в этом убедить. От моего прикосновения Маура все же проснулся. Его веки дрогнули, он глубоко вздохнул и открыл глаза.
— Я не хотел будить вас, простите… — прошептал я виновато, подавшись назад.
— Нет, Бан, спасибо тебе, — ответил он, поворачиваясь. — Эти сны… Мне нужно было проснуться.
Он медленно приподнялся на кровати, проводя рукой по взъерошенным волосам. Я отошел к полкам, доставая завтрак — завернутый в кусок ткани хлеб и плошки с сушеными фруктами и медом, затем поворошил кочергой и стал раздувать еще тлеющие угли в очаге, чтобы подогреть хлеб с маслом и заварить травяную настойку. Маура тем временем встал, подошел к корыту с водой и умыл лицо,