от него, типа опустившийся до последней черты гражданин, таким образом решил поправить свои имущественные дела, а может у него руки, пока их не отрубили, тянуться ко всему, что плохо лежит, где так же имел бы своё место случай с кредиторами этого невыносимо громко беснующегося и склочного гражданина, с кого очень сложно взыскать долг, вот и приходиться прибегать к таким жестоким мерам по принуждению его к выплатам своих долгов, а тут вон какое дело.
– Пусть паскуда почувствует, как нездорово чувствуется, когда тебя обкрадывают. – Примерно так рассуждали кредиторы Амва Сепрония, занимательного типа насчёт не отдачи своих долгов и выплаты по своим обязательствам. Чем он, а также громким голосищем и умением отчаянно себя показывать, и приметился Цинциннату, перед кем стоял в ближайшем времени вопрос выборов на одну важную должность, и ему в своей команде такие люди, как Амв Сепроний, щедрых на обещания и скупых на их выполнение, не помешает.
Но с Амвом Сепронием можно обождать, а сейчас у Цинцинната есть для Публия заманчивое предложение.
– Ты, Публий, выказываешь большое здравомыслие в понимании юридических обстоятельств дел и объяснения ими гражданских взаимоотношений. – Говорит Цинциннат. – И я, пожалуй, тогда сделаю большое упущение, если не сделаю тебе предложение – выдвинуть твою кандидатуру на место децемвира во вновь образованной коллегии по составлению новых статей законов. Нам не помешает человек свежих взглядов и просвещённый к тому же. Ты же собирался поступить на службу во благо отечества? – задаётся вопросом Цинциннат.
– Всё так. – Публий и не мог дать другого ответа, даже если всё внутри него на таком ответе настаивало.
– Что есть закон, что он предписывает, в твоём разумении? – пристально посмотрев на Публия, задался вопросом Цинциннат.
– Честно жить, не обижать других и каждому воздавать по заслугам. – Ответил Публий, к удовлетворению Цинцинната.
– Ну раз тогда всё так отлично складывается, жду у себя тебя завтра после …а лучше к обеду. За ним будет удобнее обсудить твоё выдвижение на эту должность. – Сказал Цинциннат.
– Я буду. – Дал тут же ответ Публий, на седьмом небе от радости от так удачно для него сложившихся обстоятельств этой встречи и знакомства со столь здравомыслящим гражданином. И на этом всё, и Публий оставляется Цинциннатом, кто прежде всего государственный муж, для кого забота о своих согражданах первейших долг, для чего он, собственно, не гнушаясь находиться среди столь разнокалиберного и в своей основной массе мелкотравчатого люда, и прибыл сюда накануне выборов на одну для себя важную должность в одной из магистратур (а может он замахнулся и выше, на консула).
А этим, как уразумел Публий, далеко не отошедший от Цинцинната и следующий за ним попятам вместе с Кезоном, и объяснялась такая простота взглядов на своего согражданина Цинциннатом, кто готов протянуть руку любому для рукопожатия и расспросить, что гражданина сейчас волнует и быть может тревожит. И ещё Публий во всём этом выходе в народ Цинцинната видит вот такое своеобразие своих мыслей, питательной основой для которых является его школа воспитания среди выдающихся греческих философов и учёных, кто видит окружающий мир не только как он тебе представляется в своей объективности взгляда, а они умеют заглянуть под его покровы и найти свои следствия и причины того, что перед тобой именно в таком виде предстало видеть. – Ещё жива видно в них, – кивающе в сторону Цинцинната, рассудил Публий, – ручная и рефлекторная память о тех временах, когда выборы на должности проходили на Марсовом поле народом, а не в сенате, как я слышал.
И, скорей всего, Публий, раз так сейчас рассудил, ещё слишком сильно полагался на свой слух и доверие к людям, кому ничего буквально не стоит вложить в тебя ложные ощущения посредством тех же не проверенных слухов, и ты будешь делать слишком поспешные выводы насчёт тех граждан, о ком слагаются мифы и идёт молва, и кто не заслужил такой презренной славы и не достоинства на свой счёт.
Тогда как Цинциннат, выставляя свою кандидатуру на одну из должностей в магистратуре, рассчитывал не на волю сенаторов, людей слишком инертных и консервативных в деле любого рода изменений в порядке следования своим чередом установленных правил жизни в системе взаимоотношений людей разных сословий, – большая часть знати горела ненавистью, и считалось как бы осквернением консульской должности, если бы её достиг новый человек, каким бы выдающимся он не был, – а он полагался на свою добрую узнаваемость среди своего избирателя из народных масс. К тому же общественное мнение, являющимся криком души и громким выражением надежд и чаяний народа, кто делегирует полномочия представлять себя самым видным людям, не пустой звук и его игнорировать себе дороже.
И вот с таким намерением, заслужить в лице народа для себя доверие, как его защитника, Цинциннат и появился здесь, на рынке, где была наибольшая плотность людей-избирателей на один шаг, если в них измерять пространство вокруг себя.
– Цурфилий Авкт, от преданного ему Тита Цинцинната привет! – вот таким эпическим образом остановил одного из важных прохожих Цинциннат. Ну а этот Цурфилий Авкт, человек видно шибко занятой и важный, и он нехотя, но с должной почтительностью с таким же приветственным словом здоровается с Цинциннатом. Ну а Цинциннат не будет тратить за зря своё и чужое время, и он как прежде всего человек деловой, сразу же интересуется у Цурфилия Авкта о его имевших место сложностях и проблемах.
– Что скажешь, Цурфилий Авкт? – так и спрашивает его Цинциннат.
– Жарко. – Вытирая рукавом тоги пот со лба, говорит Цурфилий Авкт, прямо противопоставляя себя и своё загорелое лицо солнцу. На что у Цинцинната есть что сказать. И он также рукавом тоги вытерев со своего лба капли пота, высказывает свою мысль на такое обстоятельство бытия. – Всё в руках богов и терпимо. – С чем не может не согласиться Цурфилий Авкт, пообещавший их вспомнить сегодня, за вечерним ужином, и через своё посредство пожертвовать самому Юпитеру чарку вина. На чём они расстаются и Цинценнат уже вовлечён в следующую встречу со своим согражданином, хоть и не таким, как Цурфилий Авкт важным, а в нём как раз всё выдаёт за малозначимого и неважного на свои доходы гражданина. Но это не столь значимо и Цинциннат мимо него не проходит, игнорируя его мнение и голос, а он ему даёт понять, что для него каждый гражданин и его мнение важны.
– А ты…– Цинциннат делает многозначительную паузу, обращаясь к этому неважно и в некоторой степени просто безнравственно и вызывающе, в том числе и много вопросов диалектического качества (как в тебе, гражданине, смогло соединится и ужиться столько противоположного?), выглядящему гражданину.
– Филоний Спектр. – Представляется этот неважно выглядящий гражданин, с тем грязно бронзовым загаром на своём испитом жаждой лице, который склонны носить на нём люди подневольные своим страстям в лучшем случае, а в большинстве случаев, люди не имеющие право на своё волеизъявление по объективным причинам – они лишись свободы из-за слабости государственного устройства их когда-то родины.
– Что скажешь, Филоний Спектр? – задаётся вопросом Цинциннат, крепко так на него смотря и не отводя от него своего орлиного носа, тем самым демонстрируя тому же Филонию Спектру, насколько он твёрд в отстаивании своих взглядов на своих избирателей, от кого он в никоем случае не отвернётся, даже если они по своему недоразумению и дремучести для этого всё будут делать, проводя всё своё свободное время в праздности, за питьём и затем в сточной канаве.
– Пыльно. – Несколько удивил своим ответом Цинцинната Филоний Спектр, от кого он ожидал жалоб на жажду и на очерствение сердец своих сограждан, кто явно видит, чего ему в жизни недостаёт и не спешит идти к нему на помощь, сколько бы он не обращался за этой помощью к своему согражданину. – Гражданин, ты не обеднеешь в материальном плане, а ещё и приобретёшь в душевном плане, если дашь своему согражданину хотя бы десять ассов.
И Цинциннат вначале смотрит задумчиво на Филония Спектра, кто, пожалуй, всё же отыскал в толпе людей не чёрствого в сердце гражданина и оттого у него сейчас запросы к реальности иного качества – он теперь более требователен к комфорту своего нахождения на бренной земле, после чего Цинцинната смотрит на свои руки, и по ним убеждается в правоте слов Филония Спектра.
– Согласен с тобой, Филоний Спектр. – Говорит Цинциннат, плюёт на свои руки, друг об дружку их трёт, затем поднимает глаза на Филония Спектра и говорит ему. – Но это поправимо. – Дальше он с Филонием Спектром расстаётся и наступает очередь приветствия и знакомства для следующего гражданина. Кто в ответ на искреннюю заботу о нём Цинцинната, спросившего его: «А ты, Аппий Визалий, чем озабочен?», вместо того, подобающего всякому римлянину заверения: «Я груб так в лице оттого, что прежде всего муж», начинает жаловаться Цинциннату. Кто может быть и скорей всего, из вежливости его так спросил, а тот воспользовался доверительным к нему отношением Цинцинната, – что за въедливый и скверный человек, – и давай его уши закладывать своим нытьём и жалобным поведением.
– Хочу пожаловаться. – Вот прямо так бесстыдно для римского гражданина, поразил лицо Цинцинната этот Аппий Визалий, явно бунтовщик и первейший склочник.
И Цинциннат сразу этому паскудному гражданину и жалобщику в одном лице сделал замечание. – Не предстало римскому гражданину жаловаться и ходить с таким постным лицом как у тебя, даже если в твои сандалии вонзились острия зубов кобры. – На этом месте Аппий Визалий ещё откровеннее грустнеет в лице и как видно Цинциннату, теряется для него как его избиратель. А Цинциннат никогда не даёт волю своим чувствам, и он с прагматизмом и ответственностью за своих сограждан смотрит на них и на то, что они творят по собственному заблуждению. И он с пониманием подходит к такому своему волеизъявлению Аппия Визалия, кто вначале действует, а уж затем только думает.
– Ты, Аппий Визалий, правильно сделал, что с этим вопросом обратился ко мне. Кто как не я, твой представитель на сенатской трибуне, будет отстаивать твои права. Ты в суд по своему делу уже обращался? – спросил Цинциннат Аппия Визалия. И как выясняется, то Аппий Визалий поступил разумно, ещё только раздумывая над тем, как со своими обидчиками поступить – засудить или разбить вдребезги голову. Где на первом варианте настаивает крепкая конституция обидчика Аппия Визалия, его соседа, Метелла Лимбуса, а ко второму варианту склоняет его супруга, Иуния, по мнению самого Аппия, давно и упорно желающая стать вдовой, а не как она заявляет, что их сосед, не даёт ей спокойно пройтись по двору, заглядываясь в её сторону.
– Так и не сводит с меня своего бесстыжего взгляда, Метелл Лимбус, когда я переодеваюсь. Так он меня ненароком сглазит, и я могу в тот же момент и умом тронуться. Так чего ты, Аппий Визалий, до сих пор ничего не предпримешь, и не наведёшь порядок в безрассудной голове Метелла Лимбуса. Ты в нашем доме муж, или кто?! – требовательно так трясёт Аппия Визалия за его плечи Иуния, требуя
