Одно то, что Тамара начинала рабочую неделю с улыбки, уже раздражало всех. Особенно меня. Я проводила свои выходные в двух вариантах: либо буйная и лихорадочная уборка, либо веселые посиделки. Нередко выходные выходили такими тяжелыми, что после них я даже не приходила, а самым натуральным образом приползала к понедельнику, отчаянно и бессмысленно жалуясь на то, что выходных всего два…
И я не была в одиночестве. Бухгалтерия, отдел закупок, рекламы, администрация, юристы – все они жили так, как я. В понедельник мы все тихо друг друга ненавидели, ко вторнику начинали просыпаться и разгребать дела, в среду был самый продуктивный день, в четверг мечталось о пятнице, а в пятницу, со второй половины дня мы входили в расслабленное состояние. Потом приходили выходные, и снова наступал понедельник.
Эта круговерть раздражала. Каждый раз, в пятницу, я говорила себе, что следующие два дня я проведу как-нибудь круто, чтобы было что вспомнить.
Но в субботу выяснялось, что нужно приготовить хотя бы на два-три дня, где-то ждут в гостях, куда-то сходить, что-то купить, погладить, постирать…в воскресенье не хотелось же даже вставать.
И от этого каждое появление Тамары в понедельник вызывало острое желание ударить ее или сделать ей больно.
Она открывала рабочую неделю с улыбки и в улыбке проходили все ее дни. Приход Тамары на работу всегда был ранним. С делами она справлялась быстро, не убегала раньше положенного на обед или с работы – всегда пунктуальная: минутка к минутке.
И всегда при своей раздражающей улыбке и в блаженстве!
В понедельник – улыбка! на нее кричит начальник отдела – она улыбается, виновато опуская глаза. Холод и сломалась машина? Улыбается. Сняли премию? Улыбается! Проблемы с клиентом? И опять…
-Блаженная, - злобно шипела секретарь ей вслед, когда Тамара выходила с совещаний. По лицу Тамары нельзя было понять, как дела, ведь крик или премия – она всегда при одной ровной улыбке. А наша секретарь Людмила Сергеевна, устроившаяся сюда еще Людкой и Людочкой (в зависимости от настроения Самого), любила быть в курсе всех настроений. Тамара же обезоруживала ее.
-И ноги у нее кривые, - вторила Ольга – главный бухгалтер. Женщина крепкого стального характера, давно заслужившая отчество, но ни разу не пользовавшаяся им. Даже молодым сотрудникам называлась исключительно Ольгой.
Ноги у Тамары были самые обычные. Она не скрывала их, носила офисные юбки, брюки, платья – и, кажется, вообще плевала на то, идет ей это или нет. Для Ольги, которая всю сталь своего характера отпустила на создание безупречного имиджа, это было вопиющим нарушением. Ольга считала, что нужно скрывать несовершенства за стильным образом и подчеркивать наиболее удачные части себя.
А Тамара открывала беззастенчиво свои полноватые ноги, носила удобные ей туфли, а не те, что чуть-чуть изменили бы ее рост, и распределили бы визуально вес, и светлые одежды – в которых некоторая упитанность тоже не уходила.
А еще любила Тамара бижутерию, что заставляло закатывать глаза Ольгу и наших девиц из менеджеров.
Меня внешний вид Тамары не трогал совершенно. Я даже уважала ее немного за это, но это уважение перебивалось, когда я в минуту особенно для меня трудную снова видела улыбку.
Улыбку на этом чертовом неидеальном по-детски каком-то наивном лице! Чертову улыбку!
Она улыбалась, когда я получала нагоняй и была в самой глубокой мрачности чувств. Она улыбалась, когда Людмила Сергеевна случайно облила ее дорогущую белую блузку кофе, когда Виталик из программистов случайно стер её годовой отчет и даже когда особенно скандальный клиент настрочил на три страницы жалобу (без оснований, на деле), и Тамаре устроили судилище на оперативном совещании.
Рядом с ней было неуютно. Она действительно казалась то сумасшедшей, то блаженной. То просто дурной. Но ничего ее не смущало. Тамара продолжала свою деятельность упорно, приходя вовремя, уходя вовремя и делая все с аккуратностью и в срок.
Не было ни разу, чтобы она сдала что-то позже. Не было ни разу такого, чтобы она где-то нахамила, нагрубила или хотя бы раздраженно вздохнула.
Помню, был такой день, когда взяли совсем еще зеленую девочку. Инструктаж проводила я. Девочка спрашивала, задавала совершенно глупые вопросы по несколько раз, уточняя то, что было уже разжевано на все лады.
В конце концов, я не выдержала, и, ясно ощущая, что еще немного, и я просто эту девочку ударю, подбежала к Тамаре…
Тамара не отказала. Выслушав меня (с этой проклятой улыбкой), она занялась сотрудницей. И провела с нею весь день. Правда, девочка эта не пришла больше на работу, сочтя ее слишком сложной.
По итогу – Тамара потратила весь день впустую, но она ни взглядом, ни жестом, ни словом не упрекнула меня в этом. меня упрекала ее улыбка – как всегда ровная.
Я купила ей шоколадку. Тамара улыбнулась еще шире.
И мне стало еще гаже. Складывалось впечатление, что я вообще первая, кто отблагодарил ее, никогда не отказывающуюся помочь. И пусть это был только пустяк с моей стороны, она улыбнулась так, словно я ей премию свою отдала.
Да, Тамара всегда готова была помочь. Но, несмотря на это, обращались к ней редко. Ее улыбка заставляла чувствовать себя неловко. Я так вообще с того раза зареклась к ней обращаться.
Чувствовала себя на редкость отвратительно.
А потом все приглядывалась к ней. Смотрела на то, как уходит она в полном одиночестве на перерыв, и как также одиноко, улыбаясь, возвращается назад. У нее не было компании. Не знаю, были ли у нее дети или муж. Имела ли она животных? Знаю только, что она улыбалась каждый день, несмотря ни на что, всем нам.
***
Когда Тамара положила на оперативном совещании заявление перед Самим, мы все охнули. Кто-то с удивлением, кто-то с облегчением, кто-то для порядка.
-Это что? – спросил «Сам».
-Увольняюсь, - коротко, не убирая улыбки, ответила Тамара.
-Почему? – «Сам» воззрился на нее с удивлением. Он не ожидал ее ухода. Кого угодно – но не ее. В Тамаре мы все как-то были очень уж уверены, почему-то считая, что никто ее, кроме нас, святых, никуда не возьмет. А вышло вон чего…
-Место предложили. Ездить ближе, - Тамара улыбнулась еще шире.
«Сам» посмотрел на нее тяжелым взглядом, размашисто подписал заявление и определил резолюцию «Кадры. Оформить».
И совещание кончилось так. Тамара вышла первой, мечтательно улыбаясь будущему. А я вышла следом за ней, почему-то почувствовав, что все вокруг как-то стало неправильным.
***
Через два понедельника Тамары не должно было быть в нашем коллективе, и я пыталась представить себе это. И при всей своей фантазии, не могла.
Она же последние дни вела себя ровно как и всегда. Улыбалась, передавала дела с полным принятием и улыбкой. Была мила и также безотказна в помощи.
В последний день она поднялась, улыбнулась совсем широко напоследок и, подхватив свою сумку и пакет с последними безделицами, которыми неизменно обживается рабочее место, вышла в двери.
И я, не понимая рассудком, что творю, бросилась за нею. Нагнала, схватила за руку, заставив повернуться.
Она не удивилась.
-Тамара, ответь мне только на один вопрос, - попросила я, задыхаясь от непривычного бега.
-Пожалуйста, - кивнула Тамара.
-Почему…почему ты всегда улыбаешься?
Я затаила дыхание, ожидая, что сейчас услышу что-то о вечной людской добродетели или о том, что мир полон света – какое-то объяснение, из разряда «для чудиков» или «блаженных». И тогда все встанет на свои места.
-Тебе…-Тамара оглядела меня снизу доверху, как бы оценивая, - так и быть – скажу. Теперь уже все равно. Я улыбаюсь, потому что всех ненавижу.
Сначала я решила, что неправильно услышала. Потом – что спятила. Тамара же. очевидно прочтя без труда мою реакцию, повторила спокойно:
-Я всех ненавижу. Приходя домой – я чувствую, как мое лицо онемело за день в улыбке. И мне больно снова стать живой.
-Тогда…- я, на всякий случай отошла – кто знает этих сумасшедших? – Тогда почему ты улыбаешься?
-Почему? – Тамара удивилась. – А как иначе? Если я вас всех ненавижу? Что, я рычать на всех должна?
Люди обычно поступали так. И я поступала именно так.
-То, что я ненавижу каждого из вас, всю эту работу, всех клиентов и каждый отчет – это моя проблема, - продолжала Тамара. – Моя и только. Моя ненависть и мне жить с нею. Так почему же я должна перекладывать на всех, кого ненавижу, эту свою проблему? Я улыбаюсь, да. И я буду улыбаться. Так проще.
Я только моргала.
-Бывай! – она махнула рукой, повернулась и ушла.
А я стояла и тупо смотрела ей вслед, не веря, что услышала, наконец, истину и жалея о ней.
Не помню, как я доработала тот день, и как провела выходные – тоже. все вдруг стало болезненным и тяжелым.
А в следующий понедельник никто не улыбался нам.
