Номенклатор. Глава 4

решения были объективного характера причины. – Взял слово собеседник Генезия. – Цецина Порций, как бы он не пытался скрыть в себе и на своём лице свойственную только ему мужественность и крепость духа, где первая его характерность отчего-то простым народом видится как беспощадная жестокость и своеволие, не милосердие к людям и к свойственным им отступлениям от праведной жизни, ещё называемыми пороками, а вторая его характеристика представляется как его тупоумие в вопросах житейской правды, у него из этого ничего не выходит. К тому же, насколько он выразителен в своём внешнем виде и лице, настолько же он невыразителен и не внятен в своём словесном отождествлении. В общем, он крайне скуп на слова. А такая его явь себя ведёт только к одному – он не принимаем и не избираем народом на любые общественные должности, кроме как военные. Что и заставило меня обратить свой взор в твою сторону и твоего таланта по перевоплощению в других людей. Вот ты и выдашь себя за Цецину Порция (он на время своих выборов уедет подальше отсюда, в своё поместье на границе с Испанией) в той трибе, где он будет выдвигать свою кандидатуру на выборы судьи. – Человек с басовитым голосом замолчал, ожидая от мима Генезия вдруг возникших вопросов. И Генезий задался для начала одним вопросом.
– Хорошо, в Цецину Порция я перевоплощусь, и даже сделаю из него внешне человека милосердного и жестокого в меру, что будет внушать в людях не страх к нему, а уважение к его непоколебимой, но опять же в меру, жажде к справедливости, в чём и должен быть замечен представляющий собой суд и справедливость человек, но что мне говорить народу, когда он меня спросит: «Цецина Порций, что ты нам обещаешь принести, когда станешь судьёй?!».
– Это вопрос совсем не сложный, как тебе кажется с первого взгляда. – Усмехнувшись, сказал собеседник мима Генезия. – Главная твоя задача состоит в том, чтобы продемонстрировать свою близость к народу с правом избирательного голоса, к их чаяниям и желаниям. А чтобы всё это продемонстрировать, то тут не скупись, не только на подкуп народа словом, но и с помощью всех других имеющихся в наличие средств. – Здесь собеседник Генезия опять начал шуршать одеждами на себе, после чего он, как вновь мною понимается через мои домысливания тех звуков, кои сопровождали действия этого басистого человека, вручает миму Генезию суму с деньгами для подкупа и расчётов ими с людьми сомневающимися в деле выбора Цецина Порция тем человеком, кто будет отстаивать их права в суде и выносить справедливые судебные решения. И вот когда собеседник Генезия передавал эту суму с деньгами, то он явно специально, со своим знаковым значением встряхнул суму, чтобы звон металла монет дал осознать Генезию всю важность порученного ему дела, на которое вон как не скупятся и на него столь много ставят.
А как только монеты в суме с таким мысленным посылом вслух от звонились, то и я внутри себя вдруг почувствовал, что они и в моей голове от звонились, и с таким воодушевлением мысли, что я лишь только моргнул глазами, как тут же себя вообразил и представил на месте Генезия в лице Цецины Порция, выступающего на площади при большом скопище народа на народном собрании. – И только это сказал Этоʹт с таким невероятным чувством вовлечённости в рассказываемое, а может и в то, что он на самом деле видел, то в Публие всё внутри, а в частности в голове, умом помрачилось, затем спохватилось и не захотело оставаться в стороне от всех этих ярких представлений и событий представлений Этоʹтом Генезия в образе великого мужа Цецины Порция, посчитавшего римский народ достойным, чтобы его права и справедливость отстаивал он, Цецина Порций.
И Публий, побуждаемый внутренней мотивацией, за которой стоит его до чего же любопытная эгоцентричность и юношеский максимализм, ничего нежелающий пропускать мимо себя, вслед за Этоʹтом моргнул, а как только открыл свои глаза, то вот перед ним расположилась одна из площадей Города, где народ собирается не только по праздникам, но и для того чтобы на народном собрании, собираемом по разным общественным поводам, а на этот раз, чтобы избрать в магистратуру на выборные должности претора, а в суд судей, продемонстрировать свою гражданскую позицию и активность.
И как видит Публий пока ещё своими глазами, то народу собралось на площади не протолкнуться так, что спирает дыхание и тебя начинает охватывать злость и желание одёргивать криком и кулаками откровенно бесцеремонно себя ведущих некоторых сограждан из среды граждан, кто не считаясь с твоими гражданскими правами, кои не только незыблемы, а они настаивают на личной неприкосновенности гражданина, берут и тебя пихают очень больно в бок, а затем под лопатку, и притом это так лихо и хитроумно закручено вон тем гражданином с одной упорно-тупой мыслью на всём своём лице, так бесцеремонно себя ведущим к твоей гражданской позиции, отстаивающей твою личную неприкосновенность, в первую очередь в физическом плане, что ты, а именно Публий, и выразительно возмутиться сразу ему в ответ никак не может, будучи зажатым своими зубами в тиски от этой ошеломившей его боли, вызванной этим локтевым ударом ему в бок этим негодяем.
И как только Публий приходит в себя, то единственная мысль, которая его сейчас всецело занимает, то это непременное желание выяснить, кто этот такой беспринципный негодяй, кто так легко и бесцеремонно попирает гражданские права граждан Рима. Вот отчего-то Публию не верится никак в то, что этим беспринципным негодяем, поправшим его право на свободное перемещение по улицам Города и тем более по его обширным площадям, может быть его согражданин.
И теперь уже Публий, не считаясь с правами вставших на его пути сограждан, отталкивая и расталкивая их в сторону, прёт вдогонку за тем человеком с упёртой позицией на граждан Рима, кого он в упор не видит и не считает для себя нужным с ними считаться. Ну а то, что Публий себе позволяет такие отступления в деле следования своему гражданскому долгу, быть приятным согражданином и своим поведением не вызывать нарекания у своих сограждан, то он сейчас преследует благую цель – догнать и наказать негодяя, преступившего зону личного пространства гражданина. А ради благой цели можно и потерпеть небольшой дискомфорт своих отдавленных ног, и можно подвинуться и оторваться от своих не слишком скромных мыслей насчёт одной интересной матроны, захваченной ранее в водоворот пикантной соразмерности мыслей этого нескромного гражданина, а сейчас она подмята рукой Публия в такие привлекательная для всякого постороннего взгляда гражданина места, что он хочет того или нет, а поймает себя на весьма не скромной мысли.
А если при этом он оказался тут, в этом месте и моменте не совсем один, а со своей матроной, выказывающей себя особенно в недовольном расположении духа, – а так-то это для неё обычное состояние расположения духа, – то тут уже ему не отвертеться от требующих немедленных ответов вопросов со стороны своей матроны. Где первый из них будет предположительно следующим образом звучать: «Вот же ты, Амфисс Виллий, шелудивый пёс. И у меня к тебе только один единственный вопрос. Когда ты будешь на меня таким же взглядом смотреть?».
Ну а так как Амфисс Виллий не первый год живёт со своей матроной, Валерией Антуллой, кто не просто сумела, а преуспела в том, чтобы перевернуть всецело все его прежние взгляды на привычные вещи, а теперь её это возмущает видите ли, то его не ввести больше в заблуждение насчёт всего что-либо сказанное Валерией. И он отлично знает, что Валерия одним вопросом к нему не удовлетворится, а за ним последуют и другие. И этому есть своё логическое объяснение, – неудовлетворённая жизнью матрона, начинает искать своё удовлетворение через требовательные вопросы в самом лучшем случае к себе, а так-то она начинает их задавать тому, кто и знать не знает на них ответа, – за которым стоит сам Амфисс Виллий, чья жизнь под одной крышей с Валерией привела его в стан стоиков, со своей философией и видением жизни. А иначе никак не выстоишь против философии жизни Валерии, кто видит во всём и главное в её недовольстве жизни виноватым его, Амфисса Виллия.
А раз так, то Валерия, и сама получившая на всю голову Амфисса Виллия образование, для которой были небезызвестны многие изречения великих мужей древности и их насмешка над своими потомками в виде какого-нибудь афоризма и правила буравчика, будет с помощью правила «Клин клином выбивают» решать вопрос своего недовольного положения.
А между тем Публий как-то для себя самого неожиданно пробрался сквозь эту массу народа и вдруг оказался на свободном участке пространства площади, где скученность на метре пространства народу была не такая большая, и этому вот какое есть объяснение – впереди Публия, спиной к нему стоял тот бесцеремонный человек, кто чуть ранее выказал такое неуважение к его гражданским правам в деле их неприкосновенности, и видно этот человек был для всех тут людей чем-то ещё таким неизвестным для Публия известным, что люди вокруг него расступились и с уважением в лицах внимали ему и всему тому, что он скоро скажет.
Ну а Публий решает пока что помолчать и ничего не предъявлять этому гражданину, видя и понимая, что его затея с предъявлением этому, всего вероятней, гражданину, исковых претензий в плане его беспечного поведения (Публий отчего-то смягчил формулировку своего требования к этому гражданину), будет не слишком уместной, когда у этого гражданина вон сколько вокруг, не просто людей ему знакомых, а все эти люди, совершенно ясно Публию, в случае чего не откажутся дать свидетельские показания в плане оправдания этого своего знакомого. И при этом, если они сочтут его, Публия, слишком предвзятым человеком, то он может и не сомневаться в том, что уже со стороны этого бесцеремонного к нему человека, будут выдвинуты обвинения в оскорблении его чести и достоинства со стороны какого-то хамла.
И вот Публий, бочком пододвигаясь к своему обидчику, во все глаза на него глядит и слушает, что он там будет говорить. А он пока что неразговорчив, а выжидательно себя ведёт по отношению к собравшимся вокруг него людям, кто, как видит Публий, тоже во все глаза на него смотрят и пытаются про себя сообразить, как его запомнить и о чём его спросить, чтобы он лучше отпечатался  у них в памяти.
А пока идёт этот присмотр друг к другу, Публию удаётся подвинуться до того профильного места, откуда ему открывается вид в профиль этого гражданина с грубым к нему отношением. И как ожидалось Публием из прежнего поведения этого гражданина, то он в лице не слишком привлекательно и грубо выглядит. Здесь Публий про себя хотел ко всему этому его виду присовокупить своего негатива, настоянного на своём предубеждению к этому человеку, но он не смог ничего добавить к тому, что в этом человеке присутствовало. И тогда Публий решил, что этот человек может быть и не так уж плох, а всему виной случайные стечения обстоятельств, да и вон какая тут скученность народа, и скорей наверняка, прямо сейчас кто-то кому-то отдавливает ноги и толкает локтем в бок, чтобы быть лицом поближе к этому пространству, где в центре стоит чем-то