- Как дела? – спросил он, войдя ко мне и усевшись аккуратно в широкое мягкое кресло.
- Хорошо, - пытаюсь ответить нейтрально, чтобы не иметь продолжения расспросов, но ошибся. Видимо, с тактикой.
Он подозрительно, скривив губы и склонив голову набок, смотрит прямо мне в сердце, не веря на слово.
- Чудовищно хорошо, - поправляюсь и считаю ответ верной находкой.
- Так не бывает, – говорит он, не разжимая губ, есть у него эта вредная привычка.
- Как бывает?
- «Чудовищно» бывает плохо, но не хорошо.
- Гляди-ка! Чудовищно плохо – может быть, а вот чудовищно хорошо – нет!
- Приходится с этим мириться, - вдруг разжимает он губы, правая рука достаёт из кармана пачку сигарет; он смотрит на меня, ожидая разрешения; конечно, я разрешаю – киваю – кури.
Сладкий дым плывёт под потолком; он всегда пускает дым в потолок и наблюдает за его превращениями.
- Приходится с этим мириться, - повторяет он.
- А если я не хочу?
- Ну, извини, твоего «хочу» никто не спрашивает. Нужно идти со всеми в ногу.
- А если все идут не в ногу со мной?
- Перестройся и будь как все.
- Я не хочу быть как все.
- Почему? – затяжка, струя дыма в потолок. – Что в этом плохого? – он рассматривает окурок, хватит ли ещё на пару затяжек, он всегда курит сигареты до фильтра. – Тебе говорят. Ты исполняешь. Все довольны: и овцы целы, и волки сыты.
- Я хочу быть самим собой: не оглядываться на кого, не плясать под чужую дуду, не заглядывать в рот и предугадывать чьи-то желания.
Он встаёт. Прячет затушенный окурок в пачку с сигаретами.
- Вот мой совет, последний совет тебе неразумному: не выпендривайся, будь как все, и ливень благополучия прольётся на твою голову.
Наша действительность.
