Иглы. Часть 2. Телеграмма. В соавторстве с Мариной Клименченко

Отец хоть и был в изрядном подпитии, но разум не потерял. Он прямо с порога, чертыхаясь и спотыкаясь, бросился к маме. Даже грязные сапоги не снял. Тревожно огляделся, спросил, что случилось. Затем присел на край кровати, обнял худенькие плечи и поцеловал маму в висок, словно маленькую девочку.
Бережно поглаживая её каштановые кудри и травмированную руку, он шептал на ушко что-то утешающее, похожее на заклинание. Мама уткнулась лицом в несвежую рабочую рубаху и всё всхлипывала, всхлипывала. Похоже, уже не от боли, а от чего-то, мне неведомого.

Я смутился, увидев нечаянную нежность родителей, и очень захотел прижаться к обоим сразу. Ещё бы дедушку сюда! Как здорово, что мы скоро увидимся! Ведь мама тоже соскучилась по своему благодушному папке.

А мой отец был совсем другим – скупым на ласку, резким в словах и делах, вспыльчивым, громогласным. Разозлившись, он мог пошуметь или врезать кулаком по столу. Однако, как положено главе семьи, за нас с мамой стоял горой.
Видимо, папе досталась бунтарская кровь предков – оренбургских помещиков, сосланных после революции в Сибирь.
Я частенько витал в облаках, представляя прадеда верхом на быстроногом коне да с длиннющим кнутом в руке. Или мысленно примерял на своего дальнего родственника военный мундир и наблюдал, как от лихих ударов сабли обезглавленные враги летят в разные стороны. Я думал, что отвагу получают в наследство. Вот подрасту немного, и она обязательно проявится!

Родители не настаивали на моём срочном возмужании. Они ждали дочку, а родился толстощёкий мальчик-подарок, обёрнутый при выписке из роддома в голубенькое одеяльце с изящным бантом.
Лет пять истовое желание папы и мамы отражалось на моей внешности: на головушке вились светлые локоны, серые глазёнки казались большущими из-за длинных пушистых ресниц, под аккуратным носиком алели пухлые губки. «Какая миленькая девочка!» - улыбались тёти в автобусе.
От обиды я сжимал пальчики в кулачки, истерично плакал, брыкался и посылал их подальше. Мамино лицо становилось пунцовым от стыда, а мужики хохотали и поддерживали меня – кто острым словцом, кто конфеткой.

Не помню, где я собирал дурные выражения. Дома их никто не употреблял. Мы с мамочкой прекрасно понимали друг друга с полуслова и полувзгляда. Я тоже хотел быть её заступником, как дед и отец, но увидел кровь на пальце и позорно струсил. Чтобы спрятаться от взбешённой совести, взял самую толстую приключенческую книгу и залез под одеяло. Чтение всегда отрывало меня от жизненных неприятностей.

Вскоре папа ушёл в мастерскую и там, развалившись на диване, громко захрапел. А мама долго не могла успокоиться. Маленькая и щупленькая, одетая в тёмный халатик, она металась по дому, как подбитый воробышек.
Улавливая её тревогу, я зажмурил глаза и вдруг увидел клубы чёрного дыма, будто горело всё кругом, и нам было горячо, душно и невыносимо больно. Мои волосы, давно уже прямые и жёсткие, от ужаса встали дыбом.

Неожиданно в дверь постучал почтальон и громогласно, словно вымуштрованный солдат, заявил: «Вам срочная телеграмма! Получите, распишитесь!». Эти простые слова колючими иглами влетели в дом и, кажется, проткнули меня насквозь.
Мама трижды перекрестилась: «свят, свят, свят!» и выхватила невзрачную бумагу, едва черканув необходимую для отчётности закорючку.
Прочла, побледнела, под тяжестью известия осела на пол. «Папка умер», - вымолвила еле-еле и прикрыла глаза. Но я всё расслышал и понял.

Беда меня придавила. Воля куда-то сгинула, уютная коечка, которая всегда спасала и успокаивала, жестоко превратилась в ловушку. Я обречённо поджал колени, свернулся калачиком и заскулил, вздрагивая всем телом: «Кааак же мы без дедушки жииить будем?».
Мама не отвечала. Я хотел ринуться к отцу в соседнюю комнату, разбудить его, попросить помощи, но страх видений и реальности сковал мои ноги неподъёмными кандалами.