Сергей Иванович и Василий Павлович, Серега и Палыч, как именуют они друг друга будучи наедине, сидят за на маленькой однокомнатной квартиры Сергея и мирно беседуют. Стол украшают: поллитра беленькой, давно уже ополовиненная, нехитрый холостяцкий закусон и – шахматная доска.
Друзья встречаются в подобном антураже еженедельно уже лет пять или более того, играют в шахматы, потихоньку выпивают под это дело и – беседуют на самые разнообразные темы.
Встречаются они всегда у Сергея, ибо он – вдовец, а Василий – женат. Жена Палыча нисколько не настроена против их регулярных встреч. Она умна, и прекрасно понимает, что мужиков тянет на откровенное общение, а любая женщина, уже одним своим молчаливым присутствием и бог знает какими невидимыми флюидами, ею испускаемыми, взаимную мужскую искренность рушит начисто и делает в принципе невозможной.
Внешне Серега и Палыч представляют собой довольно странную пару. Сергей – врач, хирург, человек щуплый и весь на нервах, а Василий – слесарь, лысоватый мужик дородной комплекции и довольно флегматичного темперамента. Объединяет их… да чорт знает, что сводит порою людей, внешне вполне несовместных! Быть может то, что оба любят поговорить по душам, а поговорить, кроме как между собой, ни с кем не получается?
Вот и сейчас, сидят они за столом, передвигают шахматные фигуры и – беседуют. Перед этой встречей у друзей был двухнедельный перерыв, случившийся из-за того, что Сергей поехал на выходные в деревню, да и застрял там, тещу пришлось хоронить. Сам он – детдомовец, жена умерла лет 10 назад, двоих детей своих, Лену и Колю он в одиночку, каким-то чудом, поставил на ноги и отпустил в вольный полет. Дочь – на Дальнем Востоке, сын – где-то в в компьютерных нетях. Вот и оставался один родной человек поблизости, - теща.
-Ну, так, съездил-то как? – спрашивает после очередной опрокинутой рюмки Василий, сделав свой ход и находя, что достигнутый градус позволяет уже перейти от общих вопросов к обсуждению частных.
-Да, как съездил, нормально. Похоронил. Поминки справил. Дом выставил на продажу. Знаешь, Палыч, очень грустная получилась поездка и не только из-за похорон.
-Да, теща у тебя была мировая! Не встречался с ней ни разу, но по твоим рассказам можно понять.
-Она не то что «мировая» была, она – светом была моим и матерью настоящей! И знаешь, что меня потрясло, когда я к ней приехал буквально за час до ее смерти? – ее последняя просьба ко мне!
-А почему «за час», что ж ты раньше-то не спохватился, не пойму?!
-Что, раньше? Она никогда ни на что не жаловалась. Да и когда, раньше-то? Каждые выходные ее навешал, каждую весну – картошку сажал, каждую осень – выкапывал, блин, свой отпуск – только у нее и рядом с ней, сначала с детьми, потом - без них! Скоко раз просил, умолял, ко мне переехать, так нет, уперлась! В этот раз поехал и - проводил ее на тот свет, так уж вышло. Ехал, как обычно, продукты ей вез, думал, отдохну, по хозяйству чем-либо пособлю, а приехал, смотрю, в постели лежит, соседка рядом. Что, говорю, Татьяна Васильевна, прихворнули?
-Да нет, Сережа, помру я сегодня.
-Как!? Что?! Да я! Да Вы! Да в город сейчас же!...
-Не надо ничего, - говорит, - мою просьбу только одну исполни!...
-Ну, а последняя просьба ее, о чем она тебя попросила?
-Попросила, чтобы в гроб, у ее изголовья я – мужнину майку положил. И вот, ей богу, после этой ее просьбы убежал я во двор и ревел там взахлеб, как пацан, к забору в уголке прислонившись. А когда успокоился и вновь в дом зашел, она уже и ушла.
-А что за майка-то?
-Да с этой майкой история особенная. Татьяна Васильевна замуж вышла в 38-м году. Сама дояркой была, муж – тракторист. Зимой 41-го родилась у них дочь, моя будущая жена, а в августе того же года Ивану, мужу ее, пришла повестка.
Поревела вдосталь, но – делать нечего. Проводила Ваню своего и одно только письмо от него получила, что учится, мол, на танкиста и все у него хорошо, а в ноябре пришла похоронка.
Поплакала, поубивалась, но – делать нечего, надо дальше было жить как-то и дочь растить.
Спустя полгода после получения похоронки этой проклятой, стала она как-то дома прибираться, отодвинула от стенки сундук и увидела завалившуюся за него грязную мужнину майку с пятнами пота и солярки.
Она эту майку взяла, к лицу прижала и села на сундук в окаменении. В этом положении к вечеру ее соседи и обнаружили. Сидит на сундуке, прижав к лицу эту гребаную майку, вся в слезах и – молчит. А дочка в люльке – орет во всю ивановскую, описалась и есть хочет.
Соседи подумали поначалу, что Татьяна умом тронулась. Но нет. Кое-как выдрали из рук ее эту майку и тотчас она в себя пришла. Но с майкой – не рассталась. Положила ее в сундук, обернув чистой тряпицей и всю свою оставшуюся жизнь, жена мне рассказывала, по вечерам, когда, видимо, уж очень тяжело на душе у нее было, бережно доставала ее, разворачивала перед собой на столе, а потом прижимала к лицу и нюхала, а порой и укладывала к себе в постель в изголовье и так спала с ней. Иногда все это сопровождалось молчаливыми слезами и тихим шепотом: -Ваня, Ванечка!...
С годами практически все запахи из майки выветрились и ничем, кроме нафталина, от нее не пахло, сам нюхал, тайком от тещи. Только пятна солярки остались, да и те уже не пахли ничем. Но Татьяна Васильевна, по-прежнему жить без нее не могла, и периодически вечерний ритуал повторяла. Правда она не плакала уже, но незримый другими запах, вбирала в себя по-прежнему, что-то бормоча при этом. Пару раз ночуя у тещи, уже после смерти жены, я прислушивался к этому бормотанию и по обрывкам различимых фраз догадался, что это она беседует с мужем, рассказывая о своей жизни.
Вот, такая майка. И просьбу ее я исполнил.
-М-да… - протяжно вздыхает Василий, - это тебе не Ромео и Джульетта! Давай выпьем что-ли за помин души Татьяны Васильевны и ее Ивана, светлая им память!
Приятели молча выпивают. Разговор продолжать обоим что-то не хочется и вскоре они расстаются, не окончив шахматной партии.