Со своей смехотворной зарплаты огорил я себе сборник акафистов. Правда теперь не каждый день читаю. Осуетился, знать, да и поднадоело. И уже не только Николе Угоднику, а – под настроение. К примеру, святителю Спиридону Тримифунтскому – денюшку этак попросить, хоть и не очень доверяю такой «лотерее». Думаю, для подобной молитвы нужна не столько вера, сколько сильное желание получить просимое.
Вот батя у нас один служит – так дня не проходит, чтобы не помолился он небесному своему покровителю. Не – не обязательно ради денег! К нему с разными проблемами люди обращаются, и не только потому, что самого звать Спиридоном – прознали, что он и рождён в день памяти этого святого. Короче – в теме батюшка! И правда – глядишь, порой и подфартит ему, не без этого. И даже сам иногда не прочь с кем ни попадя поделиться кое-какими подробностями.
Я его запомнил ещё из прошлой жизни. Да и как позабудешь тёзку, особенно, когда имя не часто встречается! Ведь в миру́-то он тоже Эдуард. И как я, ни с какой стороны не монах и не женатик. Не чёрный и не белый – целибат, одним словом. А имя Спиридон получил в крещении. Но тогда, в самые что ни на есть советские да богоборческие годы, не то, что для него, а даже и для его матери это мало что значило. Ведь когда она – тайком от всех, с кем зналась – вела его на крестины, в какую-то избу, где доживали век старый священник со своей матушкой, то и в ус не дула, что Эдуардами в ту пору не крестили. Почему так легко и согласилась на имя, предложенное батюшкой. И, конечно же, напрочь забыла, что он ей понарассказывал про святого.
В год же, когда я в первый раз алтарничал, мы, смеха ради, называли друг дружку Эдом. Я Эд, он Эд – два Эда на одном приходе. Лишь после его рукоположения во священники я начал обращаться к нему по чину. Да всё на моих глазах и происходило. А до этого мы просто вместе работали. Он – по строительству, то есть рабочим, а я ещё и пономарил. Тогда храм только-только передали церкви. И вместе мечтали о священстве. Он-то меня и в алтаре поначалу сменил. Но не потому я после слинял. Как-то быстро наскучила вся эта служивая жизнь.
Прибыл он за несколько месяцев до моего ухода. По рекомендации духовника, бывшего однокашника отца Се́ргия по московской семинарии. Далеко ему было добираться, сердешному. Из областного центра каждый день ездил на троллейбусе от ж/д вокзала, – до которого ещё и топал пёхом два километра, – до конечной, то бишь до нашей площади. Ну и обратно таким же макаром. А наш городок как только не обзовут! Одно время считался городским округом, хотя куда подревнее будет областного. Ну, в общем, даже став отцом Спиридоном, он всё так же и продолжал туда-сюда ездить. Маршрутки гораздо позднее пустили. Жили они вдвоём с матерью, которой требовалась помощь, почему он долго и не соглашался окончательно перебраться в нашу степь. Обитали в квартире барачного типа – бывшей коммуналке.
Правда вот не знаю, способен ли он был чем-то помочь. В смысле – руками, там, по дому, и всё такое. Не из рукастых он – этот батюшка Спиридон, в чём и сам признавался, да и так бросалось в глаза. Из гуманитариев – отчего, наверное, и подался в священники. Но и здесь не всё так просто. С грехом пополам закончил филологический. Заочно. Работал где попало. И из семинарии потом чуть не выперли. Но везде, где бы ни оказывался, его выручала дисциплина. Послушным был, что и в храме весьма пригодилось. Только и в этом, как позже выяснилось, он отличался лишь в какие-то годы своего, впрочем, довольно продолжительного священнического пути. Даже у меня появилась возможность в этом убедиться. При мне он начинал. И старался, и горел – разве не светился. Служил без выходных, что называется, до самозабвения. Редкое свободное время всегда проводил на приходе. Как уходил, бывало, на требу, к примеру, в больницу соборовать кого, так возвращался на полусогнатых не раньше чем часов через пять. Придёт к одному, а пособорует всех, с каждым поговорит, подробно исповедует, всем всё растолкует. И так повсюду и во всём – и в храме, на исповеди чуть ли не до ночи, и на множественных похоронах с отпеваниями, кладбищами, поминками и бесконечными разговорами по душам. И о деньгах, казалось, совсем не думал – даже то, что лично ему жертвовали, раздавал налево и направо. Жил с матерью в нищете и не роптал – не до ропота было, всецело отдавал себя делу, которое, вроде бы, любил и за которое вполне мог и жизнь отдать. Я и тогда это успел заметить, и у людей после спрашивал. Так всё, похоже, и было. Лет этак десять-пятнадцать.
И странно, что при этом он оставался законченным неумехой. На проповеди выходил будто из-под палки – заикался, путался, забывал текст, несмотря на то, что по полночи готовился. Настоятель то упрекал, то время от времени дарил сборники готовых проповедей. Отец Спиридон их от руки переписывал, заучивал наизусть. Но ничего не помогало. И предстоять на литургии боялся. От большой аудитории бегал, как от огня. Краснел, бледнел, вёл себя неадекватно. И ещё жутко не любил венчать и крестить. Правда с венчаниями его порой выручали собратья. Зато крещение – это, похоже, его крест. И что парадоксально – тут он, видимо, в силу такой нелюбви, выкладывался по полной. Говорил как заведённый, без подготовок, что и не остановить. Но, возможно, дело не столько в нелюбви, а может даже наоборот, в ревностном порыве. Что-то, должно быть, первостепенно важное видел он в крещении, понимая это как начало пути, за который именно ему суждено нести ответственность. Как один мой знакомый механик, что подготавливал самолёты к вылетам и чуть не свихнулся на этой работе. Как-то уж чересчур ревностно наш батюшка к этому относился, что слова его становились жёсткими, давящими и разящими наповал. И к сожалению, как сам мне потом рассказывал, он слишком поздно осознал, что в этом больше было нелюбви, чем ревности. После чего и вовсе перестал что-либо говорить на крещении.
Теперь же его будто подменили. Совсем другой человек! Не, на исповедь к нему, как и прежде, выстраиваются толпами! Но расправляется со всеми он уже быстро, без особого напряга, и раньше всех норовит убежать из храма. С требами тоже намного проще. Это с тех пор, как обзавёлся машиной. Раньше-то на своих двоих везде бегал – в одной и той же одежде, залатанном подряснике с чужого плеча да вечно стоптанных башмаках, отчего постоянно маялся пяточными шпорами. Правда на две-три такие требы уходил порой целый день. На колёсах же куда быстрее. И вообще – всё у него теперь по-быстрому. По-быстрому – покрестить, обвенчать, пособоровать да отпеть. И – восвояси. Без кладбища, без поминок, без задушевных бесед. И даже во время храмовых богослужений – на клиросе его шуточно прозвали «моторный батюшка». Никаких пауз и простоев! Словно где-то – да где угодно, лишь бы не в храме – ему маслом намазано. Прихожане недоумевают. Уже появились перебежчики к другим духовным отцам.
Но всё оказалось намного проще. Просто батя вдруг вспомнил, для чего он когда-то пошёл учиться на филологический. Короче говоря – опять мы с ним конкуренты! Только ему легче с ноутом да смартом. У меня же лишь моя исчерканная тетрадка.
Да и про батю этого я вспомнил совсем по другому поводу. Как-то остановил я его на полном ходу, и мы нехило так побазарили о насущном. Короче, тема такая – одни вопросы. Когда бабло побеждает зло? Действительно ли существует между этими понятиями граница? Может ли она считаться чудом? И – вообще о чуде… Ну, разумеется, в пределах заданных ему мной вопросов.
Когда у него болела мама, он, как и я в своё время, мечтал о стиральной машине. Ну, это тогда ещё, когда у него вообще никакой машины не было. На службу по-прежнему ездил то на перекладных – то есть на всяких маршрутках с пересадками, – а то и на такси, ибо ни по разу в день приходилось туда-сюда мотаться.
И вот, стало быть, решил он всерьёз попросить Спиридона. Три дня молился со всеми прибамбасами: не только, значит, как я теперь, акафистом обходился, а по полной программе – облачался, становился перед престолом и служил молебен, конечно же, с акафистом и разными дополнительными прошениями. И нате пожалуйста – сумел-таки купить стиралку. Зашёл какой-то бизнесмен, услыхал, как из алтаря кто-то бубнит, догадался, что – священник собственной персоной. А у самого как раз – болезнь и операция. Очень тогда это ему мешало. Дождался, значит, батюшку и, как мог, изложил свою проблему. Ну, отченька-то был уже разогретый. И сходу исповедовал и соборовал бизнесмена. Тот, не ожидая такого внимания и не спросив о сумме пожертвования, достал кошелёк, извлёк столько, сколько уместилось в его пятерне и сунул бате прямо в карман подрясника – лично вам, дескать, на ваши нужды. Затем, испросив молитв, удалился. А батюшка достал деньги, половину отдал в кассу, а другой аккурат хватило на покупку стиральной машины. Позднее бизнесмен через кого-то из прихожан передал слова благодарности – типа, всё у него там благополучно. Это уже, конечно, без меня было, но я не поленился и обо всём подробненько разузнал.
С тех пор батя и принялся чуть ли не каждый день так молиться. И уже не только в алтаре, а чаще в храме, у иконы святителя. Вот тут-то постепенно и начали подтягиваться к нему богомольцы. Кто с чем. В смысле – не только с болезнями: у кого ипотека, у кого с жильём и работой не клеится. Короче говоря – с записочками о здравии. Отец Сергий даже – Царствие ему Небесное – всё подшучивал, будто у собрата полный карман «любовных записок». С любовью ко святому то бишь, которой тот таким образом делился с духовными чадами.
Вот я и подкатил к нему со своими вопросиками.
– А что это, – говорю, – за эпопея… ну, с молебнами этими? К чему такая помпа? Ради бабла что ли? Чтобы чад в свои сети заманивать?
Он не обиделся на мою прямоту. Да и на ты мы с ним, как старые приятели.
– Ты чё, – говорит, – какое бабло? Хотя...
И принялся было рассказывать про тот случай со стиральной машиной. Но я позволил себе его перебить, сказав, что в курсе.
– Ну и? – окинул меня недоуменным взглядом.
– Так как же? – начал я. – Ведь ты ж это чуть ли не как чудо всем преподносишь… Не, конечно! Развести чувака на тринадцатую зарплату – это и не всякому гопарю под силу. Но причём тут молитвы и чудеса? Отлично сработано, и всё! А то, что он, там, типа исцелился – так это врачам спасибо. Я-то вон тоже молился, и ничего. Никто не подаёт. Хоть из пупка вылези.
– А ты просил?
– А чё теперь-то? Поздняк метаться. Мамки уже нет. Не для кого, стало быть.
– Так для себя.
– Хм! Зарплату чтобы повысили? Да бесполезно, отвечаю – хоть лоб расшиби!
– Так просил или не просил? Хотя бы тогда, когда было для кого?
– Да чё ты пристал! Не наезжай!
– Смотря кто на кого наезжает, – улыбнулся отец Спиридон.
– Ладно. И правда. Прости, отче! Ничего личного.
Я хотел уже отвалить, но батя меня придержал:
– Погоди! Раз уж сам начал, то изволь выслушать.
Мы вышли на улицу и присели на скамейку. Я не удержался и шутканул неудачно:
– Ну давай, колись, как на бабле сидишь.
– В интернете фразочку выцепил? – усмехнулся он. – Любишь погуглить, что пишут знатоки поповской жизни?
– А чё мне интернет? Сам чай наблюдательный.
– Так. Ладно. Ну и чего ты
