Говорят, что такой, как этот чёрный ворон, может прожить на белом свете почти триста долгих лет. Но вот как это точно выведать? Он же знает, но упорно молчит. Если бы он мог поделиться своей неброской мудростью с людьми и рассказать то, что он видел и что слышал, то громогласная мудрость людских учителей могла бы, наверное, показаться нам бессмысленной хитростью наивных и необразованных учеников. А этот ворон, сидящий на придорожном камне, был, вне всякого сомнения, мудрецом и старым философом. Он уже успел забыть, как можно спешить, ненавидеть и бояться? Он даже белёсым веком не качнул, когда мимо него на приличной скорости проехали три тяжелые, закованные в косую, толстую, с облупленной краской броню и ощерившиеся тяжелыми пулемётами машины. Только наклонил свою голову, чтобы лучше рассмотреть промелькнувшие головы солдат, торчащие из откинутых люков. Да одинокого бойца, тоскливо сжавшегося сзади, на броне последней машины. Камни хрустели под большими колёсами, дорожная пыль вспучивалась облаками от мощного дыхания двигателей, и сизый чад от сгоревшего горючего стелился над неровностями дороги и медленно стекал с каменистых склонов.
И ничего, кажется, не было в этом необычного. Но позади самой последней машины, метрах в десяти, быстро бежал или, точнее, быстро перебирал ногами полуживой от усталости человек. Он бежал не по своей воле. К его худым рукам была привязана длинная проволока, второй конец которой был закреплён на крюке, так что его бега было почти не видно в клубах жёлтой и серой пыли и горячего дыма вырывающегося из больших выхлопных труб. Лицо его было в ссадинах и синяках, волосы торчали грязными клочьями, полотняные штаны висели на теле разодранными лохмотьями и чёрные от пыли ноги от самых колен сочились темной кровью. Вокруг глаз и широко оскаленных губ скопилась серая пыль и налипла к окровавленным зубам, только белки глаз сияли безумным светом из-под прикрытых век, когда он откидывал голову чтобы жадно вдохнуть глоток раскалённого воздуха. Он бежал босиком по острым камням, видимо, не один перевал остался позади, и неизвестно, сколько их будет ещё. Он знал, что он будет жить до тех пор, пока он не выпускает из глаз покрытые пятнистым узором люки машины. Пока видит – столько и живёт. Стоит отступиться или бежать немного медленней – и смерть опалит его измученное тело.
Если и были у него в голове мысли, то все они остались там, на выбитой ботинками на толстой подошве грязной глине, рядом с домом, где теперь лежит его убитый брат. Там, где бродят по загону раненые окровавленные овцы, натыкаясь на валяющиеся у изгороди трупы своих собратьев с поблёкшими остекленевшими глазами и взрезанными осколками кусочками кожи вперемешку со свалявшейся от горькой полыни клочками шерсти. Теплая каменистая глина впитывает кровь, оставляя липкие чёрные пятна. Но это теперь далеко. А близко грохочущая сталь и острые камни пыльной дороги. Как же ему нравилось раньше с отцом путешествовать по этой дороге, когда они ездили в гости к старшей сестре в соседнее селение. Мог ли он тогда подумать, что дорога когда-то превратится для него в горячую реку, наполненную раскаленными камнями. Ноги дрожат и рвутся от страшной боли, а вот руки уже ничего не чувствуют.
Они перестали чувствовать боль с тех самых пор, когда его пинками повалили на землю и сержант в остро пропахшей потом и пылью форме связал ему руки куском алюминиевого провода, сорванного тут же со старенького генератора, вырабатывавшего электричество для селения. Он связал их не как обычно сзади, а крепко смотал от кистей до самых локтей, спереди. Так что они неудобно повисли на груди. А у самых локтей он долго и крепко привязывал гранату. Громко матерясь, стараясь, чтобы провод попал в проточки корпуса гранаты, и изредка пиная пленника ботинком по голове, когда тот пытался сопротивляться и кривился от боли. Держа его под прицелом автомата, к кольцу гранаты прикрутили десятиметровый кусок того же провода, второй конец которого был обмотан вокруг транспортного крюка под днищем. Рядом лежал и, остывая, покрывался грязным белым цветом убитый старший брат. Открытыми мутными глазами, в которых уже поселилась смерть, он, казалось, наблюдал, как пеленают проводом младшего. За свою смерть он уже отомстил. Это именно он всадил в горло острый старый серп первому вошедшему в дом солдату, и тот не успев даже вскрикнуть, повалился через порог во двор, фонтанируя кровью из сонной артерии. Брат умер легко, его просто мгновенно прошили несколькими короткими пулемётными очередями и за ноги вытащили во двор к овечьему загону, где уже лежали убитые и бродили раненые гранатными разрывами овцы.
На броню последней машины посадили худого и щуплого солдата и прикрыли ему ноги дополнительным бронежилетом. Нужно было держать пленника на расстоянии. Колонна тронулась. Можно было остаться лежать на земле и тогда его мучения завершились бы быстро. Но кто-то же должен многократно отомстить за брата. Кто-то же должен остаться в живых, чтобы рассказать об этом остальным.
Беги! Теперь это твой путь, который может быть последним. Кровавая пелена в глазах мешает видеть, но он и так знает, что там впереди. Впереди сереет далёкой дымкой раскалённое небо, размывая горные вершины, нависающие над редкими тёмнохвойными кустами. Скалы почти чёрные во впадинах и почти белые на открытых склонах. А между ними притаились угловатые пятна всех оттенков серого и рыжего цвета. Они такие огромные даже вдали, что всегда казались надёжной защитой от всего, что не живёт их жизнью и не подчиняется их красоте и силе. Узкая дорога, по которой в обычное время с трудом проходят в ряд три лошади, дрожит от гула машин и осыпается мелкими камешками со скал. Камешки бьются об утрамбованную колею и, как испуганные птички, подпрыгивая, исчезают в бесконечно длинных склонах пропастей.
- Чёрт его знает, - думает сидящий сверху на броне, маленький и болезненно худой рядовой по кличке «Рыжий», - где гарантия, что сейчас прямо в лоб не целится снайпер. Лежит где-нибудь за камешком лохматый и бородатый и палец уже на спусковом крючке. Чик-чирик тяжёлая пулька, раз – и нет Рыжего. Они думают, что если положили на колени лишний бронежилет, то и всё в порядке. Как же! Вон два месяца назад Хромого убили, а ведь тоже был в безрукавке. Только руки поднял, чтобы ремень справа налево перекинуть, и всё. Прямо под мышку пуля попала. С одной стороны под рукой прошла и с другой точно так же под рукой вышла. Дырочка почти незаметная, только на выходе чуть побольше. Отправят матери, там гроб откроют, а ничего и не заметно. В гробу руки к туловищу прижаты, и нет больше на теле ни ранки, ни царапинки. А ведь тоже был в бронежилете. Ещё и каску постоянно таскал не снимая, так что смеялись в роте над ним. Ну и помог ему бронежилет? Помогла ему каска? Сами сейчас внутри сидят, духотища там и теснота, но там хоть пять минут подремать можно, а тут попробуй задремать! Вон он, этот абориген, ноги по самые коленки в крови, а он бежит и бежит. Так, конечно, жить захочешь – побежишь. И меня посадили, чтобы я в случае чего не давал ему близко к люку подойти. А куда денешься? Мало ли чего у него на уме, подбежит поближе и подорвёт себя и нас. Шахида нашли. Да даже если подорвёт, то что кому будет за такой толстой бронёй от простой гранаты? Нет, всё же несправедливо устроен мир. Смотреть на него уже больно, такое у него лицо, как на картинках у Христа. Пальнуть бы по нему сейчас пару раз, да и забыть, как будто его и не было. Но потом же греха не оберёшься. Лейтенант, видно, какие-то свои виды на этого пленного имеет. И сигареты промокли и помялись, - и Рыжий запускает руку под бронежилет в поисках сигаретной пачки.
Корпус машины плавно покачивается. В кабине чад от масла, подтекающего откуда-то на раскаленный блок дизеля. Вон, на поддон уже целая лужа набежала. Прибавишь газу, она, как прибой, отхлынет назад, тормознёшь, она волной катится под самые ноги водителю. Так что иногда приходится поднимать ноги повыше, чтобы не испачкать пыльную кожу ботинок. Залезть бы, пошарить по днищу, найти эту пробку и слить масло, да кому это надо. Двигатель раскалённый, испачкаешься весь, а руки вымыть нечем. Всё, чем запаслись в селении, выпито и вылито на стриженые головы за пять минут. Духота, люки открыты, а толку нет. Снаружи ещё хуже, там тревожное ожидание не даёт расслабиться. Если внутри хоть как-то можно скрыться от мины и от снайпера, то снаружи эта уверенность эфемерная. Единственное, что может притупить чувство опасности, это только безмерная усталость, разбавленная травкой. Да где её взять? Ещё с утра вся кончилась. От этого и сержант хмурый и злой, сидит, уставившись в пол закрытыми глазами, и только желваками играет да покашливает от масляного чада.
- Слушай, Француз, - не выдержав, кричит он водителю, - долго мы ещё так будем тащиться? Я же не моряк, меня уже тошнит от качки. На такой скорости мы ни одну мину не сможем проскочить, или ты ногами ослаб?
- Не могу, - вяло отвечает водитель, - сзади хвост. Приказ лейтенанта! Он уже почти двадцать километров бежит, километров пять ещё осталось. Потерпим. Чувствую я, что он добежит, выдержит, наверное. Жилистый попался гад. Жука нет, а этот… - и замолкает на полуслове.
- Всё, - наконец что-то решает для себя сержант и, обращаясь к водителю, говорит, - если что, всё вали на меня, мне уже всё равно, через пару месяцев я буду гулять с дёвчонками в ресторане. Рыжий… Рыжий, - громко кричит он, высовываясь из люка, перекрикивая рёв мотора, и стучит кулаком по броне, - закурить хочешь? Залазь внутрь! – и сам помогает радостному Рыжему спуститься вниз, придерживая его за плечи бронежилета. – Газу, Француз! Газу, - снова кричит он водителю, - помни, помни, Француз, за всё отвечаю я, - садится и смотрит, как масляный прибой медленно накатывает на задний бортик поддона.
Мёртвые ноги уже почти не слышат приказов мозга. Уставшие лёгкие, кажется, уже сгорели от раскалённого воздуха. Нормальному человеку не дано столько пробежать. Даже лошадь свалится загнанная посреди дороги от этой гонки. Но нельзя отстать и остановиться хотя бы на мгновение. Если бы возможно было дотянуться руками и ухватиться за проволоку, чтобы немного помочь себе дотерпеть. Но теперь даже если и сможет он дотянуться, то негнущиеся пальцы не сумеют удержать проволоку. Поэтому беги.
Облупленный стальной борт машины внезапно заволокло чёрным чадом дыма. И он быстро стал удаляться. Больно вывернуло руки в локтях, дернуло и сразу же отпустило. Только запрыгало кольцо от гранаты по камешкам дороги, стремительно удаляясь вперёд вместе с проволокой, к которой оно было привязано. Сразу же страшно заболели, лишившись движения, и руки и ноги. Всё тело страшно заболело. Всё до единой мышцы. Страх выпрыгнул из щелок глаз и побежал вслед за кольцом… Равнодушие осталось. Ну что же, не добежал, не сумел. Впрочем, туда, где он сейчас будет, можно попасть, совсем никуда не торопясь. В запасе есть пара секунд, вспомнить бы какую-нибудь молитву… Да ничего не приходит в…
Горные дороги круты и извилисты.
