не называл знатную дикейскую заложницу по имени, все знакомые без труда выяснили, кому именно выпала эта честь.
После еды Лидия с тем же величавым видом подала ему полотенце и полила ему водой на испачканные руки. А что дальше? – задавал себе вопрос Дарник.
Дальше он прилег на закрытое покрывалом ложе, а стратигесса подвинула к ложу свою лавочку, взяла в руки книгу, которую она утром подарила Дарнику, подвинула ближе подсвечник с тремя свечами и собралась вслух читать. Книга называлась «Одиссея» и была написана то ли тысячу, то ли полторы тысячи лет назад. Князь слушать отказался, тогда Лидия принялась пересказывать ему содержание книги, мол, это почти про тебя и таких, как ты. Пересказ его заинтересовал, и он попросил прочитать ему то место, где Одиссей со своим сыном Телемахом убивают сорок женихов Пенелопы.
«...Пить из нее Антиной уж готов был вино, беззаботно, – нараспев читала Лидия. – Полную чашу к устам подносил он, и мысли о смерти
Не было в нем. И никто из гостей многочисленных пира
Вздумать не мог, что один человек на толпу их замыслил
Дерзко ударить и разом предать их губительной Кере.
Выстрелил, грудью подавшись вперед, Одиссей, и пронзила
Горло стрела, острие смертоносное вышло в затылок…»
По мере того, как она читала, дыхание Дарника учащалось, руки чуть подергивались в такт убийствам, кровь приливала к голове. Взяв Лидию за руку, он пересадил ее к себе на ложе, чтобы самому тоже видеть эти необыкновенные слова. Три восковых свечи почему-то горели с разной скоростью. Вот погасла одна, быстро таяла вторая и только третья горела ровно и упрямо. Когда у чтицы пересыхало горло, он подавал ей в кубке вино, Лидия чуть отпивала, благодарно кивала и продолжала свое чтение:
«…Очи водил вкруг себя Одиссей, чтоб узнать, не остался ль
Кто неубитый, случайно избегший могущества Керы?
Мертвые все, он увидел, в крови и в пыли неподвижно
Кучей лежали они на полу там, как рыбы, которых,
На берег вытащив их из глубокозеленого моря
Неводом мелкопетлистым, рыбак высыпает на землю…»
Погасла и вторая свеча. Лидия посмотрела на лежащего Дарника:
– Устал слушать?.. Тебе нравится?
– Еще не знаю. У меня медленный ум, я не доверяю быстрым восторгам. Завтра скажу.
– Как же хорошо написано! – Она устремила свои глаза к верхушке шатра, туда, где в складках материи билась невидимая бабочка.
А дальше что? – снова подумал князь. Он любил и ценил эти моменты перед первыми любовными объятиями, считал их даже более интересными, чем сама телесная близость. Там-то уже все понятно и обычно, а до первого поцелуя все трогательно, не очевидно и всегда кружит голову, чего после поцелуя уже не бывает никогда.
– Я думаю, про циклопа тебе тоже понравится, – сказала она, словно это для нее было гораздо важнее, чем присутствие рядом полного любовного желания мужчины.
Ему очень хотелось, чтобы она первой сделала какое-либо встречное движение, произнесла игривое слово, да просто прикоснулась к нему рукой. Но, увы, от этой действительно мраморной ромейки такого вряд ли дождешься. Тогда он сам потушил свечу и потянул ее к себе на ложе. Опасался, что сейчас она скажет: «А почему после такого чтения ты себя так ведешь?» Или что-то в этом роде. Но нет, Лидия молчала. Тогда он слегка поцеловал ее в губы. Она опять не возразила. Правда, сама ответила лишь на пятый или шестой его поцелуй. Он решил считать это прямым поощрением и принялся раздевать ее. Никакого неудовольствия снова высказано не было, а несколькими движениями она даже помогла ему справиться с этой задачей.
Конечно, за такую безучастность, ее хорошо было бы как следует проучить. Но три месяца воздержания не позволяли ему быть слишком привередливым. К счастью женское естество, в конце концов, победило в Лидии великосветскую патрицианку и к рассвету в их любовных утехаха наметилось сильное продвижение вперед.
Рано утром Лидия позвала к себе свою служанку Зиновию и, приказав ее закрывать от князя широким покрывалом, стала прямо в княжеском шатре, не смущаясь присутствием Дарника, обтирать себя влажной губкой. Ну что ж, наверно в знатных домах Константинополя так было принято.
Поджидавший князя возле шатра Корней, не смог отказать себе в редком удовольствии:
– Ну что, ноги волосатые или бородавки по всей груди?
И ловко увернулся от княжеского кулака.
4
Прибытие пяти сотен хазар задерживалось, но ждать дальше уже не было никаких сил, и войско начало переправляться через Итиль. Широкие двадцативесельные хазарские торговые суда трудились без передышки, через каждое пересечение реки гребцы менялись, тем не менее переправа через верстовую водную гладь заняла весь долгий летний световой день. Последние повозки переправляли уже при свете луны.
Князь с Леонидасом переправились с первой партией войска. Высланные еще раньше лазутчики не обнаружили на левобережье ни одной живой души и все равно высаживаться на теперь уже кутигурский берег было слегка тревожно. Корней возбужденно бегал по судну всю дорогу и, как только на берег спустили его коня, с ватагой дозорных ускакал в открытую степь, твердо намереваясь захватить в плен хоть одного кутигура.
Дарник же первым делом написал на клочке пергамента короткую записку: «Переправился через Итиль. Все хорошо», поставил у четвертого слова точку и попросил Ратая отправить послание с одним из шести оставшихся липовских голубей.
Под ночь застава Корнея вернулась, на двадцать верст вокруг не найдя ничего, кроме старых кострищ и оставленного после ночевок кутигур мусора. Тем не менее, походный лагерь выставляли по полному военному чину.
Во время утренней поверки обнаружилось отсутствие семнадцати стратиотов в ромейской мире и пятерых ополченцев среди дарникцев (гребенцы все были на месте). Сколько не переправилось хазар, Амырчак сказать не мог – у них такой строгий учет воинов не велся. Леонидас от своих дезертиров пришел в сильное расстройство. Дарник как мог утешал его:
– Да никакие они не предатели. Посмотри на реку – какие тут возможности побывать на далеком севере или на юге за Хвалынским морем! Если бы мне было двадцать лет и меня заставляли каждый день подчиняться твоим архонтам, я бы тоже сбежал с купцами в дальние края прокатиться.
Мирарх все равно не понимал:
– Но это закроет им дорогу и в Херсонес, и в Константинополь! Всегда найдется кто-то, кто рано или поздно узнает их. И их крепко накажут.
Князь только посмеивался над этими страхами, зная по себе и по своим соратникам-ветеранам, насколько дальние странствия могут быть притягательнее унылого домашнего очага.
Не меньшее развлечение ему доставили и собственные сотские, которые в тот же день в полном составе явились к князю с требованием окончательно назначить войсковых хорунжих. До этого сначала двумя, а затем тремя и четырьмя хоругвями они командовали по недельно по очереди – без реального боевого дела князь затруднялся выбрать среди них четырех постоянных хорунжих, вернее, просто хотел понаблюдать, как у них получается командовать не сотней, а пятисотенным отрядом. Но теперь действительно пора было определяться.
– Из вас двадцати, половина достойна быть хорунжими, по крайней мере, в походе вы с хоругвями справляетесь хорошо. Поэтому сейчас здесь останутся десять человек, из которых по жребию будут выбраны четыре хорунжих. – И Дарник по именам назвал десятерых, которым следовало тянуть жребий.
Так и сделали. Но когда четыре хорунжих были выбраны, возник еще один вопрос: старшинство между ними.
– Хотите узнать, кому возглавлять войско в случае моей смерти? – в лоб спросил новоявленных хорунжих князь.
Они чуть смущенно переглянулись между собой. Вернее, трое посмотрели на четвертого – Гладилу, который был постарше и успел повоевать в войске другого словенского княжества.
– Нет, нам просто хочется знать, чем будет командовать хорунжий Корней, и кем ему быть без тебя? – решительно произнес Гладила, ничуть не стесняясь, присутствующего в княжеском шатре Корнея.
– Хорунжий Корней будет моим воеводой-помощником, сам выберет себе по ватаге из ваших хоругвей, а может также по ватаге из ромеев и хазар. А после меня?.. А после меня ему придется взойти на мой погребальный костер – кто ж еще меня будет веселить в замогильном мире?
Хорунжие посмотрели на Корнея серьезными запоминающими взглядами – всем им не шибко нравился этот вездесущий княжеский любимчик, и, получив насчет него столь исчерпывающие указания, они остались ими вполне довольными.
– Ну, а старшим хорунжим быть тебе, Гладила. Всю неделю будешь управлять всем войском, пока я со своей ромейкой отдохну как следует.
Бывшие сотские заулыбались, и трое уже совсем не завидовали четвертому: поднимать, вести и останавливать на ночевку все войско – тут опростоволоситься легче легкого.
– Ты что такое им наговорил?! – напустился Корней на Дарника, едва хорунжие покинули шатер. – Они меня и в самом деле сожгут заживо и порадуются этому.
– Хочешь сказать, что ты не настолько мне предан, чтобы быть сожженным вместе с моим трупом?! – от души потешался Рыбья Кровь. – А я думал, что предан.
– Да иди ты! – не способный что-либо принимать близко к сердцу хорунжий, аж на целый день обиделся за такую шутку на «великого и непобедимого».
Князя в свою очередь эти переговоры побудили прояснить отношения с Леонидасом и Амырчаком. Пока что все решалось между ними по общему согласию, но на захваченной противником земле согласовывать общие решения уже не годилось. В то же время, имея самый малый полк, все решать одному тоже было как-то не с руки. Требовалось что-то еще, что заставило бы всех окончательно признать его первенство. Поход к Гребню для этого был хорош, но мелковат и бескровен. К тому же Амырчака с Бунимом там не было.
По сложившемуся порядку на военных советах в объединенном войске присутствовало шесть человек, по двое от каждого из полков. Теперь Рыбья Кровь представил седьмого:
– Это – Гладила, мой старший хорунжий. Я подустал все делать сам, он освободит меня для более важных дел.
Леонидас с Амырчаком восприняли это спокойно, зато Буним с Макариосом заметно напряглись – ведь их уравняли со вчерашним сотским. Корней, несмотря на свои надутые губы, как всегда все подмечал и потом непременно выскажет по этому поводу свои наблюдения. Можно было переходить к главному.
– Меня сейчас больше всего беспокоит недостаточное подчинение воинов общему порядку. Полагаю, что нельзя делать так, чтобы наказание в трех наших полках было по-разному. В словенской земле князь – это не только воевода, но и судья. Поэтому я хочу, чтобы вы согласились, что всех воинов буду судить только я.
Леонидас переглянулся с Макариосом, Амырчак внимательно слушал перевод Бунима. Гладила, не все понимая по-ромейски, косился на Корнея, чтобы вести себя как он.
– А что будет с наказанием смертью? – спросил Буним.
Князь был готов к этому вопросу.
– Наказанные смертью всю ночь проведут связанными в ожидании казни, а на утро по просьбе Леонидаса или Амырчака я заменю им смертную казнь на другое наказание.
Тархан тут же согласился с этим, Леонидас, чуть поколебавшись – тоже.
– А еще Корней пустит по всем трем полкам слух о моей
