дверь, пожав всем сердечно руки.
Когда же неофиты стали выяснять конечную цель предлагаемой братской жизни, то тут им был тоже дан вполне определённый ответ о будущем Сафари.
– Необходимо восстановить связь времён, – негромкий Пашкин голос отчётливо звучал в стенах Командорского дома. – Чтобы у каждого человека было и прошлое, и будущее. Максимум, что может о себе рассказать каждый из нас, это то, что его дед достойно воевал во время войны. И всё! А о будущем детей – что они без блата с первой попытки поступили в институт. Вам нравится такая убогость? Мне – нет. Пока человек блюдет только свои сиюминутные интересы, его настоящая жизнь ещё не начиналась. Поэтому Сафари – это попытка выстроить такую общинную структуру, когда все отвечают за каждого, а каждый отвечает за всех, причём в максимально деликатной форме.
– Это что-то вроде монашеского ордена со своим уставом? – захотел уточнить Заремба.
– Монашеский устав вовсе не деликатная форма. Поэтому письменных предписаний, что делать, а что не делать у нас никогда не будет. Всё должно происходить естественным, а не формальным порядком.
– Что, даже ритуала посвящения в братство не будет? – поинтересовался Адольф.
Пашка чуть призадумался.
– Захотим – будет, не захотим – не будет. Если мы прямо сейчас обсудим, как всё именно у нас будет происходить, то сразу поставим на нашем Сафари большой жирный крест. Чем меньше мы обо всём этом будем говорить вслух, тем лучше. Я же говорю: всё должно происходить естественным порядком.
– Что же вот так просто будем сидеть и ждать, когда братская лепота сама посетит нас? – не отставал директор зверосовхоза.
– Два закона братства уже, кажется, сформированы и всеми приняты, – Воронец выглядел даже довольным его настойчивостью. – Это образованность и семейственность. Хочешь конкретно, вот тебе конкретно. Сафари должно превратиться в университетский кампус, где все сафарийцы станут «просвещенными казаками», совмещая труд на земле вместо военной службы с непременным профессорским преподаванием. Мол, если ты ведёшь достойный образ жизни, стремишься к постоянному самообразованию, да ещё сам родил хоть одного ребенка, то тебе по силам обучать и любых школьников со студентами.
– Уж я научу! – под общий смех заключил Адольф.
– А семейственность в чём? – не сдавался Заремба. – В куче детей?
– В том, что на весенние каникулы твои сыновья поедут в Москву и Минск не с тобой, а с Севрюгиным и женой Кузьмина. А ты сам летом поедешь в Крым с моими детьми.
– А с чьей женой? Свою я с ним в Крым не пущу, – под новый взрыв хохота вставил Шестижен.
Сказав «А», Пашка сказал и «Б», приказав Жаннет и Аполлонычу серьёзно взяться за репетиторство убеждённого двоечника Васи Генералова. Тот попробовал было артачиться, но Пашка рассудил просто: или поступишь летом в институт, или пойдешь из Сафари вон. Одновременно пристальный взгляд нашего гауляйтера был обращён в сторону симеонской школы. И как только там освободилось место физрука, Воронец тут же указал мне занять его, дабы сподручней бороться за души потенциальных сафарийцев.
Персональная ученица к весне появилась и у самого Пашки. Ею стала Зоя Никонова, дочь местной фельдшерицы. Два года поступала в Московский архитектурный и всё безуспешно. А тут вдруг рядом объявился сам его выпускник – как не воспользоваться случаем. Была Зоя вся в трогательных ямочках и конопушках и никак не тянула на роковую хищницу, тем не менее, ей пришло в голову то, что до этого не приходило в голову ни Жаннет, ни зграе, – попросить Пашку показать ей свои учебные проекты, которые он как бы случайно прихватил с собой из Минска.
Со слов Жанны мы знали, что Пашка очень не любит, когда кто-то заглядывает в его чертежи и эскизы, и это было так в его духе, что никто не удосужился поставить сию аксиому под сомнение. Конопатая же пампушка взяла и просто попросила их показать, познакомить её с его зодческим творчеством. Пашка показал, она посмотрела, пришла в бурное восхищение, заявив, что ей такого никогда не придумать, – и всё, больше ничего другого не потребовалось, чтобы Пашкино сердце чуть дрогнуло и прогнулось.
Жаннет на женские подначки по поводу слишком зачарованных глаз Зои только отшучивалась, уверенная, что элементарное самолюбие никогда не позволит её мужу увлекаться малограмотными девицами. Тут она была совершенно права, на всякую малограмотность у Воронца действительно была аллергия. Забыла лишь о том, что малограмотность у девятнадцатилетних девиц может очень быстро проходить. Ну, а пока все выглядело вполне невинно: юное создание приходило и задавало интересующее его вопросы, а сафарийский вождь терпеливо на них отвечал и давал дельные советы. Через три месяца Зоя улетела в Москву, где, наконец, поступила в свой Архитектурный, и инцидент на время оказался исчерпанным.
Всё это, впрочем, не помешало Пашке, именно в первую зимовку утвердить идею пещерного патриархата. Всем женским взбрыкиваниям было раз и навсегда противопоставлено правило, гласившее: «Не моги трогать собственного мужа!»
– Он пашет на трёх работах и достоин не кухонных скандалов, а теплого женского сочувствия. Не будешь этого понимать, мы будем его регулярно отправлять в командировки в одно и то же место, пока он не найдет такого сочувствия там, – объяснил он как-то чересчур сильно насевшей на барчука Натали.
– Я тогда найду мужское сочувствие здесь, – задорно отвечала та.
– А не найдёшь.
– Это еще почему?
– Потому что все сафарийские мужики этого не допустят.
Нашлась, правда, одна женщина, которая думала совсем иначе. Тишайшая подруга Адольфа Света Свириденко, на все вроде бы понятливо кивая головой, не сошлась с Сафари в одном пункте – пьяных гульбищах. Два раза в месяц ей обязательно нужен был обильный стол, тёплая компания, радостные вопли и матерные частушки за полночь. Вначале она как-то держалась, но после переезда на постой к Шестиженам спустила себя с поводка. Сошлась с товарками с рыбзавода и стала пропадать у них больше чем дома. Чего только Адольф не делал, чтобы приструнить её: и отчитывал, и колотил, и из дома не выпускал – а ничего поделать не мог. Света преспокойно дождалась официального заключения с Адольфом брака, подгадала момент, когда молодой муж смотается по делам в Находку, собрала сумку и укатила с острова с каким-то случайным собутыльником в неизвестном направлении, «забыв» у нас свою дочку. Адольф был скорее озадачен её бегством, чем взбешён, и на все волнения падчерицы отвечал: «Мама в командировке, скоро вернется». Ведала бы Света, как её кукушиный подвиг отразится в дальнейшем на семейных отношениях всего Сафари, наверняка бы сто раз прежде подумала.
Никто, впрочем, особенно о беглянке не горевал. Даже Пашка не желал замечать, что нанесён весомый щелчок по его принципу семейственности. Когда Заремба не без ехидства прямо указал ему на это, ответил:
– А кто сказал, что бегство жены повод к расторжению брака?
Присутствовавший Адольф только рассмеялся:
– Я не говорил.
Зато этот случай подвиг зграйскую квадригу принять тайное кураторство над вторым эшелоном сафарийцев. Зарембы достались Воронцу, Шестижены – Севрюгину, Адольф – мне, детдомовец и якутский дед – Аполлонычу. То есть вовсе не командовать ими, а внимательно наблюдать за их пребыванием в общине и заботиться о максимальном использовании на общее благо.
– Это что же, стукачеством будем заниматься? – попробовал возражать Пашке Аполлоныч.
– Разве ты у нас не по-европейски развитый человек? – вкрадчиво поинтересовался у него сафарийский кормчий.
– Именно по-европейски, – ершисто отвечал Чухнов.
– Один умный человек сказал, что Россия превратится в Европу только тогда, когда каждый сосед начнет доносить в милицию на любую неправильную парковку машины. Или он был неправ?
– Как ты умеешь всё белое превращать в чёрное, – недовольно посетовал барчук.
Наша первая зимовка завершилась целым месяцем сплошных родов: телята, поросята, козлята появлялись через день, причём ни одна животина не пропала. Но зграя и иже с ними этого достижения почти не замечала – все ждали прибавления в воронцовской фамилии. Одно дело декларировать прелести здоровой деревенской жизни вообще, а другое – отказаться от услуг городского родильного дома. Пашка в последние дни места себе не находил от беспокойства. Наверно знал бы, что будут близнецы, вообще инфаркт получил. Но симеонская фельдшерица оказалась на высоте, и два ворончонка появились на белый свет в домашних условиях в лучшем виде. Получился этакий маленький зграйский национальный праздник, никак не меньше. Да и все другие сафарийцы две недели ходили именинниками.
Про Пашку я уже и не говорю. То, что лёгкие роды, что родились именно мальчики и именно здесь, на Симеоне, что детей у него теперь как раз четверо – Пашкино сакральное число – привело нашего фельдмаршала в такое остолбенение, что он даже улыбаться не мог, только смотрел на всех остановившимися квадратными глазами и на любые слова утвердительно кивал головой.
Божественный знак одобрения всем своим действиям – иначе это событие он для себя уже и не рассматривал.
ИЗ ВОРОНЦОВСКОГО ЭЗОТЕРИЧЕСКОГО...
Наполнить себя до краев суетой? Но какой?
Желательно стратегической, широко разбросанной во времени и в пространстве. И непременно должны быть соратники, единомышленники, лакмусовая бумажка, реагирующая на все твои внешние намерения и действия. Они тоже часть этой Вселенской суеты, поэтому, чем их больше, тем лучше. Но необходимо смотреть на них бесстрастно, как на приёмных детей, свыкнуться с мыслью, что они будут подле тебя до конца твоих дней, и поступать в соответствии с этим крайне взвешенно, бояться не того, что они смогут причинить тебе зло, а их полного исчезновения из твоей жизни, как твоего самого большого промаха.
От суеты нет смысла освобождаться, её можно только приобретать и накапливать.
После людей – вещи. Они тоже должны накапливаться у тебя по определенному закону. Тут интуиции надо ещё больше, чем при накоплении людей. За вещи ты уже платишь деньги, а деньги – это всегда часть твоего труда, твоя шагреневая кожа, которую ты безвозвратно на них тратишь. Значит, купленное тобой должно быть таким, чтобы и через пятьдесят лет ты не стыдился за эту вещь. Следовательно, сам себя должен невольно ограничивать в покупках, принося тем самым пользу и всей планете, ведь если три миллиарда велосипедов ещё может как-то существовать, то три миллиарда «Мерседесов» старушка-Земля просто не потянет.
Третье – это твои поступки в будничной жизни. Каждый человек и Природой, и Судьбой запрограммирован стать Богом, и только от него самого зависит, что он им не становится. Но одному в божественное предначертание выбираться и скучно и одиноко. Поэтому веселее и разумней тянуть с собой в это созданное тобой Царство Божье на земле как можно большее число всего и всех. Да и оно само, это Царство должно быть как можно более крупных размеров.
Ибо если ты не трудился над ним изо всех своих умственных и энергетических сил, то не будет Божьей чести и
