Из жарко протопленного дома. От тепла живого огня в камине. От волнующего аромата хвои и сверкающих ёлочных игрушек и тонко-поющих серебряных колокольчиков. От коньяка и прикуренной сигары. От нежных объятий и волшебных речей подруги. От всего этого, вдруг ставшего ненужным. Придумано-необходимым и наиграно-радушным – он вышел прочь. Прочь, в погружённую в ночь природу. Ночь, вымороженную до звонкого и чистого хрустального звона. От этого всего, вдруг ставшим нелепым и тяжкой обузой отвлекла завораживающая игра цыганских гитар. Стремительное глиссандо, как полёт снегов во время бури, быстрый перебор настроенных струн. Лёгкими птицами срываются со струн звуки-ноты, несущие на себе жар полуденного солнца и гудение шмеля в цветочном бутоне. Звучат гитары где-то далеко. За пределами плотного тумана. За границей зимы. Он шёл на эти чарующие звуки, испытывая невыразимые чувства, пребывая в некоем возвышенном душевном состоянии. Он шёл, живые гитарные звуки служили ему нитью-проводником в лабиринте густого тумана. Налегке, в той же одежде, в которой сидел в кресле перед камином, в толстой вязаной кофте с воротником под подбородок, в тёплых брюках, заправленных в высокие подшитые валенки, украшенные озорными бисерными узорами – он шёл напрямик. Пересёк заметённый сугробами двор. Легко перескочил через ограду, ветер намёл высокий вал и утрамбовал до твёрдости гранита, при этом забыв о существовании калитки, её петли противно скрипели, заботливо смазать жиром их забыли. Сразу за оградой он запнулся о выпирающие ветви кустарника, схватившие его за ноги, и упал лицом в снег. Лёжа в снегу, он рассмеялся, и неожиданно ощутил прикосновение горячего дыхания к замёрзшему лицу и звонкий, приятный женский голос, с обворожительной хрипотцой, поразивший одновременно необыкновенной свежестью, вывел его из лирических купаний в снегу.
«Отчего ты такой неуклюжий, милый, - он не сомневается, с ним беседует одна из цыганок того струнного ансамбля, звуки которого вели его за собой. – Вот моя рука – вставай!»
Облепленная снежным мехом его рука проваливается в пространство, и он видит открывшееся неизвестное, чуть затемнённое помещение с незнакомой обстановкой: беспорядочно расставлены круглые столы под тяжёлыми скатертями, массивные деревянные кресла с высокими спинками и широкими подлокотниками, высокие стены и окна задрапированы однотонно-тёмно-зелёной плотной тканью, собранной в складки, причудливые канделябры на высоких подставках с ярко горящими свечами. Забытый, никак не вспомнить – какой, он прячется где-то далеко в далёких закоулках памяти, – запах возбуждает обоняние.
Осторожно ступая по покрытому еловыми ветвями каменному полу, он в той же одежде, садится за ближайший столик.
Он повторно обводит заинтересованным взглядом зал и замечает в кресле напротив себя молодую цыганку. Она мила в своей неповторимой красоте. Чёрные волосы с вплетёнными нитями серебра растеклись по плечам. Карие глаза девушки ярко горят и притягивают к себе его взор. Тёплая волна пробегает по телу и краска приливает к лицу. В обаянии её улыбки он тонет. Она молчит, попыхивая трубкой с рельефно украшенной резьбой чашей для табака и пускает вверх тонкие струйки сизо-прозрачного цвета; затягиваясь, она слегка втягивает щёки и улыбка слегка кривит алые уста. Медленно, в движении сквозит вальяжность, цыганка ставит в деревянную подставку трубку. Берёт его, всё ещё влажную руку. Водит пальцем по ладони, то проводя по линиям на коже, то совершая круговые движения. Слегка соединяет брови на переносице. Щурит глаза. Она сосредоточена. И вдруг разительная перемена, она решительна и скора. Она живо начинает говорить.
«Много вижу. Много слышу».
Необъяснимой тоской заходится его сердце и рвётся, рвётся из груди.
«Звучит во мне печаль твоей души. Проникает в меня боль твоего сердца. Позолоти ручку, мой дорогой. Не скупись. Расскажу всё без утайки».
Цыганка гладит пальцами ладонь, перебирает ими; затем пальцы скользят к запястью, вверх к предплечью, вот она истово гладит его висок. В его глазах темнеет. Будто он летит в бездонный мрак пропасти маленькой птицей со сломанными крыльями. Внезапно мрак разрезают стрелы яркого света. Тихим весенним ручейком журчит голос цыганки.
«Чёрная злоба душит тебя, касатик. Давняя обида не даёт покоя. Старая распря тревожит. Мешает жить безответная любовь. Забытые раны не зажили и до сих пор беспокоят».
Цыганка выдыхает ему в лицо струю дыма.
«Позолоти ручку, мой драгоценный!»
Свободной рукой он достаёт из кармана брюк тугой маленький зашнурованный кожаный мешочек. И будто просыпается от тяжёлого дурного сна. Пелену перед взором старается убрать. Часто моргает. Трёт ладонями глаза. Он сидит в своей комнате перед камином. Тепло обволакивает и вводит в дрёму. В соседнем кресле играет отблесками пламени в светло-ореховом лаке гитара, вся светится изнутри и поёт. Дымящаяся трубка покоится в деревянной подставке на столе. Рядом с бокалом и тлеющей сигарой в массивной глиняной пепельнице. Опустив взор, он замечает растёкшиеся лужицы под валенками. Встряхивая головой, он пытается прогнать, сбросить звуки гитар и голос цыганки, который долетает из-за пределов плотного морозного тумана, призывно звучит откуда-то из-за границы зимы. Оттуда, где зимой живёт пронизанное солнечным теплом лето, и довольно гудят в цветочных бутонах шмели.
«Позолоти ручку, мой милый. Расскажу, что было. Успокою тем, что будет».
Якутск 2 января 2022г.
|