Ойкумена: движение к вершинам

          Арина Петровна любила веселиться. Запросто ходила она в гости и к Анне Андреевне, и к Ольге Афанасьевне, и к Глебу Петровичу. Конечно, ни Анна, ни Ольга, ни Глебушка не могли дотянуться до высоких нравственных качеств Арины Петровны, но… чему не порадуешься на безрыбье?..
          Напропалую писали они стихи, картины рисовали, попивали красное винцо. Один раз вышибли Глебу Петровичу зубы.
          – Довеселились, – мрачно заметила Анна Андреевна. – Куда теперь будем девать тело?
          – Откармливать будем тело, – беспечно ответила Ольга Афанасьевна. – Откармливать.
          И действительно – покушать они любили.
          Кушали много, сполна отоваривая продуктовые карточки.
          Пьяненькие, являлись они на склад города Энска, требовали Вениамина Александровича. Заспанный Вениамин Александрович выходил к ним. Зевал, спрашивал: «Чего надо?»
          Подмигивая, Анна Андреевна своим несравненным басом ворковала: «Сам знаешь, голубчик, чего. Хлеба, водки, огурцов, селёдки!». «Хлеба и стрельбищ, – бурчал Вениамин Александрович, отвешивая требуемое. – Вековое желание интеллигентской плутократии. Эх вы, чумички!»
          Женщины и Глеб Петрович, почтительно кланяясь, брали свёртки и бежали развлекаться дальше.
          Но однажды наступил конец их разухабистой жизни.
          Пришла в город Энск чума.
          Чума эта была особенного рода – умирать от неё не умирали, но глупели страшно. А поскольку Арина Петровна и Анна Андреевна умом своим не без оснований гордились, то конечно, известие о распространении чумы их немного испугало.
          Поразмышляв, они решили перенести свои сборища в подвал, полагая, что уж там-то чума их не настигнет.
          В подвале жил Михаил Андреевич с Екатериной Сергеевной, но наши знакомцы их выгнали. На мороз, босыми. «Ступайте, куда хотите!» – кричала вдогонку Ольга Афанасьевна и мерзко при этом смеялась.
          А куда могли пойти Михаил Андреевич с Екатериной Сергеевной? В ресторан «Прага» они могли пойти. Пошли они туда есть паюсную икру. Съели три килограмма и чуть не окочурились. От смерти их спасла только премьера Девяносто шестой симфонии одного известного Композитора, недавно вернувшегося на Родину из долгой, почти полувековой эмиграции.
          Композитор этот был сед, сух и тоже, как и все жители Энска, саркастичен. Музыку свою он не любил и сочинял её только потому, что за неё хорошо платило министерство иностранных дел – сочинения композитора использовались министерством в качестве контрпропагандистского оружия.
          Впрочем, пёс с ним, с этим Композитором – угорел и угорел.
          Вернёмся к Михаилу Андреевичу.
          Михаил Андреевич любил поэзию, ходил всегда в кожаном пальто и в левом кармане имел маузер. Революция примирила его с бушующим временем.
          Из всех птиц больше всего любил он курицу.
          «Ты ж моя курочка!» – лез он целоваться к Екатерине Сергеевне. Но Екатерина Сергеевна была женщина строгая и вольностей Михаилу Андреевичу не позволяла, отшивала по первое число.
          Соседями Арины Петровны по хорошей, красного дерева государственной даче были Евгений Львович и Ванда Львовна – у них тоже были дачи на окраине Энска.
          Евгений Львович числился заядлым холостяком и больше всего на свете любил спать. Просыпался он только для того, чтоб прокричать славу мудрому руководству, которое день за днём одерживало победы на фронтах борьбы с чумой.
          Ванда Львовна тоже была в некотором роде хороша. Курила, любила ходить к маникюрше, смотрела по вечерам трофейные мюзиклы и плакала над разбитой жизнью их героинь. Собственная её жизнь отнюдь не была разбита, хотя и не складывалась. Но Ванда Львовна в свои восемьдесят не теряла надежды, посещала курсы арт-терапии, где из-за дурного питания по большей части сидела в туалете.
          В разгар чумы все герои нашего повествования пришли  к необходимости встретиться на общем собрании пайщиков. Назначили его в три утра в Доме народного просвещения Энска. Воспользуемся же данной нам возможностью незримого присутствия и посмотрим, как всё обстоит на этом рауте.
          Екатерина Сергеевна сидит мрачнее тучи. Добралась она к месту сбора на лыжах, так как найти конку в третьем часу утра – задача в городе Энске не такая уж простая, как может показаться на первый взгляд.
          Глеб Петрович жуёт печенье. Он, как всегда, мечтателен и рассеян.
          Рядышком с ним на пуфике похрапывает Анна Андреевна, сложив маленькие ручки на животе.
          Нервно взвинченная, растрёпанная Ольга Афанасьевна периодически взвизгивает, тем самым прерывая сновидения Евгения Львовича, по обыкновению пребывающего  в стране грёз. На собрание Евгения Львовича доставили в неотложной карете, ход которой был покоен и ровен, поэтому на настроении Евгения Львовича происходящее в Доме народного просвещения никак не отражается.
          Оглядывая орлиным взором огромную хрустальную люстру, сидит на еловой скамье Композитор. В голове его реют планы новой, Девяносто седьмой симфонии и поэтому выглядит он величаво. Шевеля губами и мелко тряся головой, напевает он внутренним голосом какие-то ещё неведомые миру сумасшедшие мелодии. Клоун, что с него возьмёшь?..
          Михаил Андреевич, успевший, несмотря на внезапность сборов, надеть штаны, притулился около дорической колонны, подпирающей своды коридора, где, собственно, и происходит собрание.
          Ванда Львовна ужом вьётся вокруг него, пытаясь выпросить новый сюжет для своей героической басни. Но Михаил Андреевич неприступен. Лишь изредка цедит он сквозь зубы: «Отвянь, дура», но это не останавливает скользкую Ванду.
          Не так давно пришёл и Вениамин Александрович. Добрался, с боем взяв переполненный омнибус, идущий по Пятой линии. Хотя Арина Петровна, ехавшая этим же маршрутом, и пыталась вытолкать его, норовящего проникнуть в салон.
          К месту собрания они так и прибыли – вдвоём вывалились в снег и, встряхнувшись, поспешили присоединиться к компании.
          И вот, наконец, является (до сей поры пока ещё не появлявшийся в нашем повествовании) Вольдемар Вольдемарович.
          – Фу, а напердели-то! – первым делом говорит он, войдя в помещение.
          Анна Андреевна вскидывает царственную голову и произносит медленно, с оттяжечкой:
          – Мы, Вольдемар Вольдемарович, люди благовоспитанные и к подобному обращению не привыкши. А уж если и пердим, то соблаговолите выражаться об сём деликатно. Да-с!
          Завершив тронутую речь, она вновь начинает хрумкать свои любимые кедровые орешки.
          – Господа! – вступает Михаил Андреевич. – Как всем присутствующим известно, на нас обрушилась чума. Что-то надо делать, не правда ли? Какие будут предложения?
          Вениамин Александрович, подумав пару минут, произносит:
          – Предложение будет такое: выпить!
          – Предложение хорошее, – кивает Композитор, – но согласовано ли оно с Верховным Главнокомандованием?
          – Не волнуйтесь. Это я беру на себя, – говорит Екатерина Сергеевна, – главное: давайте проветрим помещение.
          Евгений Львович лунатически встаёт, подходит к балконной двери, распахивает её, и, не удержавшись на ногах, переваливается через перила балкона и исчезает по направлению к грунту.
          Глеб Петрович меланхолически замечает:
          – Надо бы об энтом эксцессе какую-то картину нарисовать, что ли... А?.. Ольга Афанасьевна?..  Возьмётесь?
          – Взяться-то я возьмусь, – отвечает Ольга Афанасьевна, – но что же с чумой-то?.. Как жить будем?..
          Повисает молчание.
          Арина Петровна не выдерживает первой.
          – А-а… Ну вас всех! – поднявшись, заявляет она и направляется к выходу.
          – Куда вы? – раздаются вслед несколько голосов.
          – На Берлин! – отвечает Арина Петровна, хлопая дверью.

          Здесь мы расстанемся с нашими героями, потому что дни Ойкумены сочтены. Эскалация чумы переводит её в новое состояние: всё выше, и выше, и выше. К новым границам, центр которых везде, а всё остальное – нигде.