Тот вечер...

    Мне опять припомнился тот новогодний вечер в одной из московских квартир. От метро пришлось добираться рыжей глинистой тропинкой, поперёк берёзовой рощи. Глина размокла, смешавшись с серым снегом и зима, казалось, истаяла прямо вдруг накануне нового года. У старушки, моей приятельницы, собирались действительно старинные друзья, к которым я, конечно же, не имел никакого отношения. Знакомство недавнее и вообще, пожалуй, непонятно, что может связывать столь разных по возрасту людей. Как-бы там ни было, мы дружим и на этих правах я внедрён в тесное сообщество, несколько шокируя его волосами до плеч и своей спутницей, достаточно молодой, что-бы это уяснили слегка гарцующие в застолье дамы.

    Оценив ситуацию, ампутирую ногу у огромной индейки, нагло завладевшей срединой стола и...наконец замечаю маленькую, да, да просто маленькую фигурку Саши. Не то что-бы я его не видел раньше. Мы уже встречались здесь же, у старушки-писательницы. Их квартиры на одной лестничной клетке. Когда-то Саша осилил художественное училище, однако до профессии дело не дошло, и он, подобно соседке, тоже литературствует. Саша кореец. Мне он грезится изящным рисунком Ким Ён Чжуна, втиснутым в крупно вязанную зелень широкого свитра. Немыслимо чёрные, чуть длинноватые волосы и усы его, похоже, автономно существуют на мягких, обтекаемых формах лица, с которых некто как-бы смахнул почти весь профиль.

    Пришло время - гости разошлись. Немногих засидевшихся Саша затащил к себе. Отсутствие в комнате того, что можно было назвать мебелью, заменяло сооружение в виде стола и новенькая раскладушка в центре, возле стены. Стены разрисованы гуашью, должно-быть хозяйской рукой, и росписи не заставляли жалеть о том, что он забросил прежнее занятие. А на раскладушке прямо в платье, пёстром и цветастом, спала девочка-подросток. Кореянка расположилась грациозно и, казалось, в расчёте на восхищение зрителей... . Между тем её родители не собирались поражать обилием и экзотикой национальной кухни, но Саша потребовал от нас отведать каких-то чрезмерно пряных трав и непременно щепоть белого, ничем не приправленного риса.

    И тут во мне забродили, скажем, атавистические воспоминания. Может и на вас порою накатывает где-нибудь в трамвае, когда вы вперились в стекло невидящим оком, а за ним обыкновенно банальный закат, или дождь моросит по развороченной бульдозером земле...но вот неожиданно нисходит довольно внятное ощущение, что всё происходящее было с вами когда-то...но рассудок призывает память к порядку и вы внушаете себе, что едете в этом трамвае, по этому маршруту впервые за всю вашу, вам ещё не очень-то надоевшую, жизнь.

    И Сашин рис, с абсолютно несъедобными пряностями, и раскладушка с позирующей на ней прекрасной девочкой...и сам "Ким Ён Чжун" в свитре...всё объявилось  редельно знакомым, виденным, перевиденным и более того - близким.

    Я не могу похвалиться совершенным знанием своей родословной. Недавно, перед самой смертью дедушки Наумчика, я забрёл в его, уже не жилое обиталище вдовца и под неприхотливые напевы дедушкиного аккордеона расширил свои убогие познания о родословном древе, познания ненужные и обременительные. И вновь вспомнился тот московский вечер, и ясным показалось движение души, встревоженной далёкими, нечёткими озареньями.

    Древо прорастало из 1812 года, и на втором отростке, помеченном 1846, я заострил своё внимание. В этом году у административно ссыльного Янкеля родился ребёнок мужеского пола, именем Абрам... .А теперь начнём издалека, следуя версии дедушки Наумчика.

    Если вы хотя-бы проездом посещали Енисейск, то легко представите старинный сибирский город. Возможно вам приходилось вояжировать по улице, раньше именовавшейся "Ручейной", и осматривать строение где когда-то гнездилось известное в городе заведение фотографа Зелихова. Немного правее, через длиннющий сначало каменный а потом деревянный забор, ещё корёжится линялыми брёвнами чинённый, перечинённый домишко. В давнии, почти допотопные времена поселился в том пристанище кантонист. Человек этот наречён Иосифом, но отторгнут от соплеменником ещё ребёнком. Прослужив двадцать пять лет в царской армии под фамилией "Шкуркин", поскольку отец его выделывал кожи, вышел он со службы полноправным гражданином Российской империи. Служивые из евреев тогда и назывались "кантонистами".

    Солдатскую работу Шкуркин творил на Дальнем востоке. Оттуда же и добыл себе жену. Кошерная еврейка за кантониста не пойдёт. Поэтому никого не удивляло, что жена у Шкуркина кореянка. Когда-то, ещё в девках, называли бабу Феодорой и ценили за лекарские навыки. И вот Феодора за год до свадьбы стала Фейгой, обратившись в еврейство под руководством дотошной Раббанит, супруги квёлого Ребе из синагоги кантонистов... . И родила Фейга кантонисту Иосифу дочь Песю... . И взял Песю в жёны тот самый Абрам, что числится вторым отростком нашего родословного древа и от которого в пятом колене я веду своё происхождение.

    Почти перед самой смертью поведал мне о том дедушка Наумчик. И когда вспоминается этот незамысловатый сюжет из сибирской действительности, снова слышатся, слышатся звуки незабвенного вальса "На сопках Маньжурии", которыми дедушка орнаментировал свой рассказ. И я понимаю откуда в семье моего деда появилась девочка буквально с корейскими чертами - моя тётка. Малка имя её. А по русски величают ей теперь - Мария.

    Мне опять припомнился тот вечер... .Сашина дочь красиво спала и не хотелось её тревожить. Отведав ритуального риса, компания вернулась на прежний плацдарм, и долго ещё беседа не утихала. Говорили о мастерстве Платонова и хозяйка изредка перемежала разговор куплетами из древних еврейских песен... . А Саша, приткнувшись на краешек расшатанного кресла, дремотно парил то ли в сигаретном дыму, то ли...