«Так проходит жизнь, - день сменяется днём, - звеня гитарной, пронзительно натянутой струной. Кому-то день приносит радость, веселье и счастье. Этих везунчиков большинство. К меньшинству относятся те, кто испытывает те же чувства с приходом ночи. Днём меньшинство затмевает гиперактивность везунчиков, заражающих окружающих своим жизнерадостным настроением, будто особо-опасным смертельным вирусом. У меньшинства нет иммунитета к этому вирусу. Поэтому они всегда находятся в тени: в тени зданий, в тени деревьев и кустов, в тени густой или скошенной травы, и, что самое страшное, в тени заборов. Любых: низких, из редко приколоченного штакетника, выкрашенных в ужасный меж-тональный цвет, или сложенных из массивного серого кирпича, будто застиранные детские пелёнки, высоких, до самого неба, и даже тех, что восхищают утончённые взоры эстетов своей лёгкой чугунной ковкой, воздушной и ажурной, будто сотканной из прозрачного и невесомого шёлка. Эта тень преследует меньшинство всегда – в солнечный день, в ненастье, в дождь и снег, - и всюду – идёшь ли длинными и ровными городскими улицами, или шагаешь высокими гулкими коридорами, задрапированными в любое время суток в сизый таинственно-загадочный сумрак. Тень – неотъемлемая составляющая существования меньшинства. Убери её и тотчас порвётся цепочка последовательности, составленная из дней их жизни».
Такие взрослые мысли теснились в голове маленькой девочки Киры. Она лежала в большой спальне в маленькой кроватке вместе со своими подружками, по несчастью. В отличие от Киры, подружки сладко спали в своих кроватках, укрытые однотипными светло-серыми одеялами в чередующуюся крупную белую и чёрную клетку. Их спящие лица выражали спокойствие и умиротворённость, мелкие судороги пробегали быстро по их лицам – двигались щёчки, губки, носики, шевелились подбородки, - им снились разные сны, но одинаковые по содержанию: они видели в своих снах большие и дружные семьи, где есть папа и мама, сестричка или братик, или оба сразу.
Кира не спала уже и забыла какую ночь подряд. Она старательно закрывала глаза, когда в комнате выключали свет и желали спокойной ночи. Слушала постепенно замирающий гомон шепчущихся подружек. Когда тишина опускалась с потолка тёмным покрывалом, Кира открывала глаза и подолгу смотрела вверх. Не моргая. Пока они не уставали и не начинали слезиться. Кира тихо всхлипывала, так, чтобы звук остался внутри неё. Часто моргала. Вытирала кулачками слёзы и начинала смотреть в ночное окно. На улице падающий снег разгонял ночную темень. Днём под солнцем слежавшийся снег сильно таял, чернели и проседали сугробы, становились ноздреватыми и смешными, будто мышки проделали в них ходы. Площадки и дорожки покрывали лужицы и лужи и в них отражалось синее, прозрачное небо с невесомыми и воздушными, похожими на пышные сдобные булочки, которые печёт добрая и пышная, как и её булочки, повар столовой тётя Надя. Когда смотришься в эти растёкшиеся по земле лужицы, то видишь в них небо. А когда переводишь взгляд вверх, кажется, что небо там вверху, где плывут облака, дует ветер, кружатся птицы, и здесь – внизу оно же. И бодро шагая по лужам, разбрызгивая весёлые отображения облаков, кажется, ты идёшь по синему небу! Именно так думала Кира, прыгая солнечным днём по лужам в новых радужных резиновых сапожках – она идёт по небу! Кира с грустной радостью вспомнила этот дневной эпизод и снова и снова из глаз потекли слезинки, противно увлажняя кожу висков, затекая за уши и прячась в каштановых кудрях. Кира стиснула губы и глубоко – протяжно и не по-детски – вздохнула, втянув в себя пахнущий детскими снами подружек воздух спальной. Он ей показался чуточку сухим, невкусным и совершенно лишённым аромата. Воздух неприятно ожёг ей нос, пробрался тонкими струйками внутрь и высушил лёгкие.
Кира зажмурилась. Напряглась. Ей – немедленно – захотелось сжаться в комочек. Маленький-маленький комочек, превратиться в точку, едва различимую на поверхности огромного листа белой бумаги. Превратиться в невесомую пылинку, чтобы утром свежий ветерок, вызванный сквозняком, вынес её через форточку на улицу. Поднял высоко над городом и унёс туда… Мысли Киры на этом обрывались. Она не могла представить, куда бы унёс её – невесомую пылинку – утренний ветерок. Всё потому, что в отличие от своих подружек, несчастьем собранных в одном месте, она не жила с родителями и потом её никто с ними не разлучил, как тех же подруг. Кира не знала, были ли у неё родители. Был ли родительский дом. Где её любили мама и папа, возможно, даже старшие братик или сестричка. Был ли наполненный солнечной радостью родительской любви маленький семейный мир.
Вчера Кира стала случайным свидетелем разговора двух нянечек. Она, движима неким внутренним острым чувством спряталась за дверью и превратилась в слух. Разговаривали женщины тихо, о ком-то из подопечных, но из расслышанных фраз Кира поняла, говорят о ней. Печалились добрые тётеньки, мол, вот же не повезло ребёнку, одна-одинёшенька на белом свете. А потом Кира услышала историю, от которой разыгралось её детское воображение так, что она едва не потерла сознание. Было так: ранним осенним утром сторож вышел подмести двор от опавших за ночь листьев и обнаружил на пороге перед дверью в деревянной коробке из-под овощей маленький свёрток из которого доносились звуки. Он позвал дежурного воспитателя. Коробку внесли в здание. Внутри оказался укутанный в чистые пелёнки новорожденный ребёнок, сверху пелёнок плотно спеленатый в тёплую серую шаль. В её складках обнаружили клочок бумаги. Красивым почерком на нём выведено одно слово – Кира.
Под впечатлением от узнанных подробностей, Кира весь день ходила в каком-то тумане. Иногда он рассеивался, и она становилась прежней болтливой хохотушкой. Когда он вновь сгущался – Кира словно погружалась в некий анабиоз, теряла связь с окружающим миром, звуки пропадали, она ничего не различала и замыкалась в себе.
Ещё раз печально вздохнув, Кира осторожно вынула из-под матраса маленькое круглое зеркальце в перламутровой крышечке от пудреницы, она нашла его днём возле забора. Полюбовалась своей находкой. Погладила осторожно. Затем подышала на зеркало. Вытерла до блеска уголком простыни и посмотрела на своё отражение. Смотрела она долго и пристально. Пока не ощутила себя внутри зеркальца. В загадочном межзеркалья, отличающемся от того, в котором она жила. Она увидела своё отображение и махнула ему ладошкой. Её копия в зеркальце тоже помахала ей в ответ. На той Кире, что была в зеркальце, красовалось просторное нарядное платье, кудряшки повязаны алой ленточкой. В руке она держит маленькую корзинку. «Привет!» - мысленно поздоровалась Кира со своим отображением. «Привет!» - ответила Кире Кира из зеркальца. Они молча смотрели друг на друга, пока Кира в зеркальце не оглянулась, будто кто-то её позвал. Кира в зеркальце подпрыгнула и махнула себе в кроватке ручкой и Кира в кроватке услышала свой голос, сообщивший, что ей пора домой. «Иди, - сказала Кира себе в зеркальце, - мы ведь обязательно увидимся?» - «Да, - сказала Кира из зеркальца, - посмотрись в него и позови меня: я сразу прибегу». Кира в зеркальце махнула себе из зеркальца и Кира в кроватке увидела убегающую себя в высокой траве по вьющейся тропинке к виднеющемуся вдали белому дому с распахнутыми гостеприимно ставнями и росшим вокруг садом. Из трубы, высившейся над красной черепичной крышей, вился прозрачный дымок.
Кира завернула зеркальце в небольшой лоскуток из клетчатой ткани и положила его под матрас.
«До скорой встречи, Кира!» - мысленно пожелала она сама себе и той девочке, увиденной в зеркальце и устремила взгляд в окно.
Сумерки на улице стремительно светлели: и небо, и двор, и сад и всё, что окружало старинное здание с высоким крыльцом и колоннами, с сохранившимся флюгером, певшем со скрипом на ветру, казалось загадочным и таинственным от густо падающего весеннего апрельского снега.
