Произведение «Королевская Гора 68. Глава 9. Весеннее утро» автора Эрнэста Старикова

Тётя Люба спала на раскладушке в Настиной комнате. Пока девочка была в садике, она ездила за покупками, убиралась дома и готовила очередной урок. Занятия были разные – они могли гулять, могли играть, могли читать, могли пойти в гости. Но урок был всегда. За очень редким исключением. В воскресный день, рано утром, Люба и Настя встали, тихо-тихо оделись и выскользнули на улицу. Небо было чистым, воздух настолько вкусно пах весной, что его хотелось откусывать и жевать, как мягкий зефир из большой коробки.
Хайнес устал гонять непутёвых мышей и крепко спал в старом кресле. Настя тихонько провела рукой поверх шерсти, следя за его ушками. Если не дёрнутся, можно погладить ещё. Но служивый кот всегда начеку – об этом сказали две маленькие чёрные кисточки. Сказали вежливо и совсем негромко. Девочка так же негромко пожелала ему хороших снов и вышла на улицу. Иван Иванович и тётя Люба пили кофе, пользуясь по очереди жестяной крышкой от термоса. Генерал был в парадном кителе с золотыми погонами и галифе с лампасами. В его сапоги можно было посмотреться, как в зеркало, а фуражка, вся в золотых листочках, была одета с некоторой лихостью, чуть набок и вперёд. Генералам, конечно, дозволялись некоторые вольности. Иван Иванович взял чашку с кофе в левую руку и отполированным до блеска движением откозырял девочке. Настя засмущалась и юркнула на заднее сиденье. Иван Иванович сел рядом с водителем, не снимая фуражки с высокой тульей. Нормального он был роста, вполне генеральского! У «Волги» салон во какой. Говорят, что фокусник Кио не снимал в такси даже сценический цилиндр, вот это — да!
– Давай Любаша, пошевеливай вал, а то генералу боезапаса не хватит, – пошутил, не смеясь, и вытряс на ладонь пару розовых таблеточек.
– Иван Иванович, если сердце болит, может не надо?
– Когда сердце болит, тогда и надо! - сурово ответил, как отрезал. Тут же снизил обороты, - ведь если я туда приеду и у меня сердце не заболит, чем такую болезнь вылечишь? Боль-то мы полечим, кто пилюлькой, кто сто граммов. А бесчувственность знаешь, чем хорошо лечится?
– Чем?
– Новой войной, вот чем! – сердито взял паузу генерал.

* * *
«Волга» неслась по гладкому шоссе, царапая ветер выступающими частями – оленем на капоте, антенной, зеркалами, открытыми форточками. В салоне все замолчали – Люба вся ушла в дорогу, всё-таки за сто идём. Настя примолкла, почувствовав, что сегодня не день детских вопросов. Как обычно, она лежала на спине и через заднее стекло наблюдала за облаками. Снаружи раздавался негромкий свист разрезаемого воздуха. В небе было пусто, у ведьм был день техосмотра.
Настя принялась размышлять на привычную в такой ситуации тему – если бы дорога шла не вперёд, а вверх, то насколько высоко машина бы поднялась над землёй и как бы выглядела земля с такой высоты. Получалось, что они вот-вот выскочат из атмосферы, то есть из воздуха. Она начала укладывать дорогу обратно и успела всё вернуть в исходное состояние к словам дедушки Ивана Иваныч:
– Вот-вот-вот… смотри – мост деревянный, а рядом немецкий бетонный, как будто разведен, часть в воде лежит, говорят восстанавливать будут, - он заволновался и неловко повернулся к окну, так что зазвенели все ордена и медали на кителе. Звон был весёлый, однако, настроение стало строгим и немногословным. Собственно, тётя Люба и Настя, ехали слушать и смотреть. Сам же генерал к этому звуку был привычен. Иван Иваныч всматривался в пейзаж в поисках только ему известных примет.
Они оставили «Волгу» на широкой обочине и пошли вдоль осевшей траншеи с пулемётными гнёздами, смотревшими на запад. Пройдя немного, они остановились у бесформенной кучи земли, похожей на провалившуюся давным-давно землянку или погреб. Генерал как-то неловко сполз в траншею и опустился на колени, безнадёжно пачкая глиной начищенные сапоги. Он прижался щекой к земляной стенке, замер, прислушался...
– Вот тут всё и случилось… вот.

– Девочки, сейчас самое главное расскажу и отпущу вас. С ребятами посижу подольше. В случае чего – приеду сам.
Генерал с трудом вылез из траншеи, отряхнул галифе от засыхающей глины и протёр платком великолепные хромовые сапоги. Выставил вперёд здоровую ногу, покрутил носком в эту сторону, в другую, и остался недоволен. Блеск был не тот. Ну не тот!!!
– Круглая яма – это был сначала дзот, потом командный пункт, потом НП…
Настя дёрнула тётю за рукав, чуть-чуть, но дедушка заметил:
– Прости, внучка, я сейчас объясню. Дзот – это как большущий погреб, только с окошком. Брёвна на крышу клали слоями – накатами. В пять накатов и бомба не брала. А здесь три наката было, серединка на половинку. А окошко в ладонь шириной – амбразура. Можно из пулемёта вести огонь, можно наблюдать за вражескими оборонительными сооружениями. Примерно, такими же, только в другую сторону смотрящими – на нас! Так и смотрим, враг на врага. Наблюдательные пункты. Буквально двести метров и немцы. Пять рядов траншей с ходами сообщения, а за ними – полковая артиллерия.
Иван Иваныч вытащил из-за голенища кожаный портсигар на пять папирос. Как и многие вещи генерала, портсигар имел военно-полевое имя «обойма». Прищурившись, прикурил от спички, сделал пару «пристрелочных» затяжек и залил полные лёгкие горького дыма. Не поместившиеся остатки понесло в сторону Любы и Насти. Иван Иваныч сменил позицию, чтобы сизые облака уплывали в сторону, не тревожа его спутниц. Сощурился на тлеющий кончик папиросы, выдохнул через ноздри драконом, заговорил глухо и без выражения:
– Штурм начался утром шестого апреля. А на этих позициях мы стояли почти три месяца. Мост деревянный помните? Бетонный в конце января немцы взорвали, он в воду лег. А мы в осаду встали, штурм готовить. Надо было научить штурмовые команды разным военным приёмам – как на стены забираться, как через ров плыть с оружием на голове, как через огонь пройти и не загореться. Вот наши траншеи – это передний край. А вот там, – генерал махнул рукой и с папиросы упали несколько искр, – вот там у нас целый полигон был сделан – и колючка, и рвы, и надолбы. Макеты домов – каменные и деревянные. Каменные поливали соляркой и поджигали. Имитировали условия штурмового боя. Деревянные разносили в щепки, закладывая фугасы. С той стороны, конечно, ничего видно не было… разве что с самолёта-наблюдателя. Бойцы прозвали этот аэроплан «рамой» – квадрат такой летит по небу, низко, да медленно, а экипаж, этак прищуриваясь и кося глазом, весь ландшафт срисовывает, даже бани и сортиры фиксирует на карте-пятивёрстке!
По нескольку раз в день этот сокол германский над нашими головами путешествовал. Пока мы истребителям сообщим, пока они эскадрилью поднимут, этот художник-любитель дневную норму графики и акварели изобразит в лучшем виде. И тихим шагом домой, обедать. Кто-то из бойцов рассказал историю, что сам Гитлер два раза поступал в художественную академию, а его не приняли из-за усов. Смеялись, рисовали на фюрера карикатуры, а самолёт стали называть «маэстро Адольф». Короче, личный состав всякий страх утратил. Атаки штыковой не боятся, танков не боятся, минных полей не боятся, маэстро Адольфа не боятся. Смех сказать – даже меня, генерала, не боятся.
– А чего тебя, дедушка бояться, ты же добрый! – улыбнулась Настя.
– Эх, Анастасия, – вздохнул Иван Иваныч, – Если бы за доброту столько же… да нет, хотя бы вполовину давали, – он провёл рукой по своим наградам и раздался тихий, сказочный перезвон, – злым-то и дурак может быть, а вот ты добрым попробуй!
Люба прочитала коротенький стишок. Настя ничего не поняла. Ей казалась нелепейшей привычкой взрослых чтение стихов вслух, особенно в трудные моменты жизни. Дедушка, наоборот, встрепенулся весь, до чего ему понравилось:
– Сама написала? Редкий талант у тебя, народный!
– Нет, Иван Иваныч, это поэт написал. Московский.
– Молодой? На войне-то он был?
– Отец у него до Берлина дошёл, офицер кадровый. И дядя.
– Надо же! ... А как будто он это сам видел… поэты, они от чужой радости пьяные ходят, а от чужой беды у них сердце рвётся. Ты до конца-то помнишь?
– Вспомню – расскажу обязательно.
– Добре! Я же свою историю продолжу. Порядок в подразделениях поддерживался с большим трудом. По всему было ясно – война скоро кончится, в последние дни погибать никому не хотелось. Мирная жизнь уже не за горами, а вот она, рукой подать! И лезет самым бесцеремонным образом прямо тебе на стол. Именно на стол.