Юрий Тубольцев По дорогам миниатюристики (абсурдософская проза)
Минималистический арьергард
Постнестандартная проза
(концептуальная проза)
Бравые похождения Малевича
Однажды Малевич нарисовал на асфальте банановую кожуру, а потом на неё наступил и упал носом в лужу из апельсинового сока, которую тоже нарисовал. Пошёл на солнышко, чтобы высохнуть, но вместо солнца был нарисован черный квадрат, поэтому Малевич так и остался мокрым. Вдруг одежда Малевича превратилась в апельсиновую кожуру, а апельсиновый сок покрылся дольками апельсина.
- Я — апельсиновая косточка! - понял Малевич, но из-за дурного характера превратился в кислый лимон, нарисовал соковыжималку и пошел искать сокодела, который согласится, что у сока будет черный квадратный пакет.
* * *
Во вселенной нельзя обмануть
Я дал Большой Медведице сок Млечного Пути, но она сказала, что хочет меда и отвернула нос, а я сказал, что этот мед я собрал в звездных сотах и разбавил его лунным раствором и теперь это мёдный сок.
Она долго нюхала, и наконец хлебнула и сказала, что все равно это сок, а медом здесь и не пахнет, что это какая-то апельсиновая человеческая бяка. Что я ей подсунул какую-то гадость, что вселенная не терпит бессмыслицы, и что бессмыслица — это всегда обман и что во вселенной обманывать нельзя.
«Нет во вселенной обмана», — сказала она и дала мне изо всех сил по балде лапой, и я рассыпался в звездную пыль навсегда и уже никогда себя не соберу вновь.
За этим вселенским конфузом наблюдал небесный скорпион, хлопая своими клешнями. Он так хотел сока, и готов был поделиться со мной в обмен своим ядом. А яд мне не был нужен. Поэтому все так и закончилось.
* * *
Записки пытливого убивца
Я убил человека осиновым колом, пригвоздив его к земле, как ядовитое насекомое.
Но себя не убил. Тогда я убил сразу четырех. Но не убил себя. Потом я убил сразу шестнадцать, чтобы проверить, отразится ли количество убитых на уникальности моей жизни. Но как был, так и остался.
Чтобы избегнуть новых жертв, я поспешил сделать вывод, что количество в качество не переходит.
* * *
Обнулённый Коля и его желание
Коля никогда не стоял между двумя человеками с одинаковыми человекоподобными именами. Он знал, что если вокруг тебя два человека с одинаковым именем — ты можешь придумать желание, для того что бы оно сбылось.
Коля обычно придумывал желание на нулевом километре, но они никогда не сбывались. А что, если на нулевом километре вокруг него будут стоять два человека с одним и тем же именем? Тогда его желание исполнится вдвойне!
Где бы найти двух человек с одинаковым именем и пригласить их на нулевой километр?
Коля уже давно лазил по социальным сетям в поисках таких двух человек, но ему никак не хватало смелости организовать встречу втроем. А желаний у него уже накопилось много, давно пора было их произнести про себя или вслух в ситуации когда они рано или поздно материализуются и не только в слова.
Он понял, что если задумает исполнение желания между двумя нулевыми километрами, то оно сбудется, но двух нулевых километров нет, потому что ноль один во вселенной.
И вдруг вчера Коля прошелся по улице и увидел двух безымянных такс и понял, что эти таксы и есть нулевые. Он загадал желание и сам превратился в безымянно-обнуленную таксу.
Но как теперь обратно стать человеком? Для этого, наверное, надо загадать это желание между двух Коль?
Тут Коля проснулся и решил больше не связываться с собаками, - они-то тут при чем?
***
Мои герои
Встретились два лирических героя и стали спорить, кто из них лиричнее.
— А давай спросим у самого автора? — предложил один герой.
— Мне автор не авторитет, я лучше знаю! — возразил второй герой.
Тут я не выдержал и вмешался.
— Вы оба нелиричны, я на вас схалтурил, — сказал я героям.
— А ты не наш автор, ты самозванец, — возразили мне лирические герои.
— Ах, Вы, самозванцы! Я Вас зачеркну! — пошутил я.
Но лирические герои, проигнорировав мои слова, пошли спрашивать, кто из них лиричнее, к памятнику Горького, но Горький оказался слишком реалистичен, чтобы разрулить такую столь нестандартную ситуацию, и направил их к Хармсу.
А Хармс их модернизировал до неузнаваемости, и теперь они показывают всему человечеству язык и говорят, что все относительно.
***
Как я познакомился с Достоевским
Я решил переманить Раскольникова у Достоевского...
— Давай ты будешь теперь моим героем, а то у меня творческий кризис! — деловито сказал я Раскольникову.
— А старухи у тебя есть? — также деловито спросил Раскольников у меня.
— Старухи? Нет, конечно. Зачем старухи? Давай я тебя познакомлю с молодыми ж.пастыми сисястыми девками, как раз для тебя.
— Мне нужны только старухи, у меня к ним социальный интерес, — мечтательно произнес Раскольников и, закатив глаза, щелкнул молодыми, крепкими зубами.
Я выдвинулся на улицу искать для него старуху, но попадались всё какие-то дурные и непонятные и всё просили у меня прибавку к пенсии в размере хотя бы трех баксов. Я зашел в секс-шоп и купил Раскольникову резиновую старушечку.
— Вот тебе самая что ни на есть безответная старушечка, и даже трех баксов у тебя не попросит, — сказал я и выложил старуху на стол.
— Зачем мне этот двуногий надувной шарик, — зарычал басом субтильный Раскольников: — Тварь ли я дрожащая или право имею? — и треснул мне по башке огроменным ржавым топором.
Кровь из меня хлынула как из опрокинутого стакана, а Раскольников перевернул в своей жизни новую страницу и стал чем попало лущить мужиков.
Достоевский об этом узнал уже от меня в лучшем мире.
* * *
Пранк-табу
— Ты что, никогда не занимался пранком? — спросил меня подолог.
— Планировал, но не пробовал, а что? — загорелся я.
—Твоя горячая мотивация потухнет, если ты немедленно не запранкуешь, — сказал подолог, и я взял камеру и пошел на улицу пранковать.
— Девушка, давайте поздороваемся носами, — сказал я девчонке.
— Давай, а что? — ответила девушка, и мы стали тереться носами.
Мы терлись носами полчаса, и на телефоне кончилась память.
Но мы все равно продолжали пранковать. Нам понравилось.
Это был мой первый в жизни пранк.
В итоге у нас стерлись кончики носов, но лиха беда начало!
***
Притча о зайце, волке и трухлявом пеньке
— Пойми, и ты съедобен, и я съедобен! — сказал заяц волку, видя, как тот навострил на него зубы.
— Но съедобный съедобному не брат, — ответил волк и прихватил зайца за ухо клыками.
— А кто ж тогда кому брат? — сказал заяц и невинно пошевелил свободным ухом.
— Волк разжал челюсти и задумался, закатив глаза к небу — хочешь сказать, что вообще братства нет? — спросил волк.
— Я как раз за братство, — сказал заяц и невинно пошевелил теперь уже помятым ухом.
— Я тоже за братство, — но только что из этого? Мы ничего изменить не сможем, — сказал волк и грустно уткнулся носом в гнилой пенек.
– Нет, сможем, сказал заяц. – и почесал волка за ухом.
– Это как же? – буркнул волк и еще глубже уткнулся носом в гнилую труху.
– Очень просто, давай я буду твоим братом, а ты – моим.
– Можно, – сказал волк, но зачем, если дальше нас двоих дело не сдвинется и громко чихнул, потому что труха попала ему в нос.
– Но кто-то ж должен начать, – сказал заяц, отряхивая морду волка от мокриц, муравьев и гнилой трухи.
– Может, кто-то и должен, но не мы, – сказал волк и повернулся к зайцу хвостом и пошел прочь, опасаясь, что если он съест идейного, то подобреет и расстанется с лесом, зайцами и самим собой раньше ему положенного.
СТОП СЛОВА
— Никогда не думай! — сказал мне редактор.
— Как не думай? — сказал я.
— На всякий случай!
— А как же тогда писать, если не будет мыслей?
— Да я тут запутался в Ваших стоп— словах!
— Что такое стоп— слова?
— Я не могу понять, где они просто пошлость, а где они вмонтированы в серьезную мысль. Стоп— слово — это в цифровом смысле — пошлость, — сказал редактор.
— Они у меня все вмонтированы только в серьезные мысли! — сказал я.
— Вот и проблема, что теперь я не могу отличить серьезные мысли со стоп— словами от стоп— слов, когда они сами по себе.
— Но это Ваша проблема, почему же я должен из— за этого обеднять свой язык, — наехал я на редактора.
— Нет, — теперь это наша проблема, — ничуть не смутившись ответил мне редактор.
— Ну как же наша, когда я элементарно могу отличать, в отличие от Вас?
— Короче, если замечу стоп— слово, сразу бан! Не важно, в связи с чем Вы его вцифровали! — сказал редактор.
— А если точная передача нужной мысли или настроения без него не возможна? Если оно нужно для художественного эффекта? — уготовил я ловушку редактору.
— Вот о том и речь. Что без художественных эффектов. К моему удивлению, абсолютно спокойно признал редактор.
— Что же тогда останется? — растерялся я. — И что за хрень происходит?
— Все сочиняют по шаблонам. Процифровав в себе ваше творение, я и в нем не увидел ничего не шаблонного, и это очень хорошо. Но, если увижу негативный шаблон — сразу в бан!
— Да любой шаблон негативен! — закричал я. — Нету у меня никаких шаблонов! Это в твоей редакторской башке одни шаблоны и ты уже не можешь отличить шаблон от не шаблона!
— Возможно, — сказал нейтральный голос редактора. — Просто в отличие от Вас, я слишком много процифровал, читая. Если бы и вы столько читая, процифровали, то и вы бы все написанное воспринимали как шаблон.
— Да я процифровал не меньше тебя! Чёрт! — закричал я. — Не хочешь, не публикуй! И нечего морочить мне голову!
— Прочитал и процифровал в себе, — уточнил редактор.
— Прочитал, процифровал, какая разница?! — сказал я.
— В том— то и дело, что между нами никакой, — многозначительно сказал редактор.
— Чего?
— Объяснить? — сказал редактор, все так же неподвижно сидя за столом, но, наконец, подняв на меня глаза.
— Ну объясни, — сказал я, — если тебе это так надо!
Редактор вдруг встал, перегнулся через стол, и резко нажал мне пальцем куда— то на низ живота, и я услышал короткий щелчок.
— Теперь понял?
— Черт, откуда эта кнопка? — заорал я. — С утра ее не было!
— Не важно, откуда. А важно — для чего, — поправил меня редактор, усаживаясь обратно в свое кресло.
— Ну, хорошо, для чего?! — заорал я.
— Для того, чтобы ты все понял, — сказал редактор. — Прислушайся к себе. Ты должен теперь услышать, что все слова и все мысли из слов — это все давным— давно — цифры и, стало быть, всё шаблон и ничего нового. И теперь Вы должны успокоиться.
Я пощупал на себе кнопку, потом стал слушать себя. Но вначале ничего не услышал.
«На что он намекает, — подумал я. И что я должен в себе почувствовать?»
— Я же Вас включил! — сказал редактор.
«Что же он во мне включил— то?» — Испуганно подумал я и вновь прислушался к себе. И почувствовал, что меня как бы и нет, а есть известный мне набор букв алфавита и цифры, от нуля до девяти, до тоски привычные и понятные, и которые можно тасовать как угодно. Ни в одной комбинации не будет ничего нового, потому что первичные кирпичики — они слишком знакомы.
Я осмотрел кабинет. В нем висело несколько видеокамер, одна камера на глазу у редактора, какие— то цифровые приёмники окружающего, на всех этих устройствах кнопки, теперь и на мне
