- Люди-и-и-и – гады! Вот прям – гады-ы-ы, да и вся!.. – это старуха, сидя у окна, ему и говорит. Окну, то есть. Потому что оно – замёрзло и сквозь толстый слой курчавой наледи ничего не видно. А в комнате нет никого. Вот и сидит она одна и сама с собою разговаривает.
Скорбно вздохнув, она продолжает свой «человеконенавистнический» монолог:
- А то кто же?!. Гады они и есть!.. Ну, пычаму бы, пычему бы, пычаму б не выбрать мово Ванюшку да вот прям большим бы начальником!..
Что, думаете, у неё и аргументов, чтобы подтвердить этот довод нет? Есть! И ещё какие!..
Во-первых, Ванюшка – это внук Марии Семёновны. Любимый, потому что – единственный.
Во-вторых, она одна его вырастила, потому как Любочка, дочка Марь Семёновны и Ванюшкина законная мать, родив чадунюшку, тут же и убралась на тот свет. А умелась так скоро, и двадцати двух годов не живши, потому, что не было ей радости на этом свете. Верила, наверное, что хоть на том будет жить в счастии.
Отца у неё давно уже нет, Любочка его и не помнила. Сгорел во время пожара на конезаводе, когда коней из полыхнувшей вдруг среди ночи конюшни выводил. Там его горящей балкой и придавило. А Георгий, без пяти минут муж Любочкин, на тракторе с моста в речку упал. Это потому, что трактор был старый и ехал, куда хотел. Вот Георгий и не совладал с ним, а потом не смог выбраться. Но они с матерью решили, что рожать Любочка всё равно будет. Вот и родила Ванюшку. Вот и померла, сталбыть…
Ну, а Марь Семёновна чё? Да ничё. Похоронила, отплакала и дальше жить начала. Теперь уже заради Ванюшкиной будущей жизни.
Надо сказать правду, что внук рос хорошо и хорошим. Бабаню во всём слушался, как мог помогал и по дому и во дворе, пока рос. Когда в школу пошёл, тоже всё хорошо было. Уроки учил подолгу. Пока все не переделает, бабка его для работы по дому не отвлекала. А когда уж и эту работу закончат, то садился он за стол и замирал – тише мыши под веником был. Это потому что рисовал. А рисовал – разное: людей, жуков, цветы. И всё у него похожим выходило. Марь Семёновна иной раз, проходя мимо притихшего внука, заглянет ему через плечо и сразу всех узнает на Ванюшкиных рисунках. Вон их огород за домом, а вдали – заря вянет и тухнет, оттого всё вокруг синим делается. А тут и она сама сидит и фасоль в фартук лущит. И лицо у баб Мани на Ванюшкином рисунке такое… усталое и… далёкое, что она сразу вспоминает, про что в тот момент, который у внука на бумаге остался, думала: это она Любочку, дочку, вдруг вспомнила.
А он повернётся к старухе, разулыбается во весь рот и так станет на дочку похож, что прям аж ужас, да и спросит:
- Хорошо, бабаня, у меня получилось?
Постоит Семёновна, рисунок рассматривая, вытрет руки фартуком, потом ответит:
- Вроде, похоже. Только бабаня твоя не шибко грамотная, мало чего понимает. Но ты меня, Ванюшка, уж больно красивой тут нарисовал, как королеву, только с фасолью и не на троне, а на скамеечке.
- А ты, бабань, королевна у меня и есть. Только – лучше, потому что сама всё делать умеешь и слугам не приказываешь!..
Марь Семённа брови сдвинет, фыркнет от удовольствия, но внуку строго скажет:
- Ладно, молчи уж и дальше рисуй, прынц мой мавританский!..
Какими бывают мавританские принцы, Марь Семёновна не знала. Но точно про то ведала, что от всех прочих людей они отличаются, как и её Ванюшка.
Парнем он видным стал. Школу окончил, в армии, как и положено, отслужил, а потом назад в их деревню вернулся и был хорошим работником-механизатором. А картинки свои в область на конкурс посылал и оттуда приезжали даже, чтобы на камеру его снимать, а потом по телевизору показывали. Старуха так тогда гордилась, как, наверное, мать Гагарина своим сыном, когда тот в космос полетел.
Только вот… невеста у Ванюшки всё не появлялась и не появлялась. Он как с работы придёт, поест, руки помоет и – за картинки свои садится. Когда она заговаривала с внуком о «перспективах в личной жизни», то он словно бы слушать её переставал. И молчал всё.
И не выдержала однажды Марь Семёновна. Подошла к внуку, когда он опять за столом сидел и рисовал, села напротив, руки на столе сложила и решительно начала:
- Значит так, Ванюшечка! Я вот назло тебе не умру, пока ты не женишься, а я правнуков не понянчу!..
Он поднял глаза на бабушку и расцвёл улыбкой белозубой:
- Тогда, бабань, я никогда не женюсь, чтобы ты всё время со мною рядом была…
- Ах, вот, значит, как ты! – мстительно воскликнула Марь Семёновна. – Ну, так я, опять же, тебе назло, наоборот умирать буду. Чтоб знал, как изводить баушку!..
Вышла в другую комнату, легла на лавку и руки на груди сложила. Полежала так, полежала. Прислушалась, что там внук делает. А он – молчит всё, словно бы и не дышит даже. Тогда старуха приподняла голову и крикнула в сторону двери в комнату, где он сидел:
- Умираю же! И умру, если не скажешь, что женишься!..
На пороге Ванюшка появился. Стоит в дверях и улыбается:
- Бабаня! Так ты же говоришь всё время, что я у тебя «прынц мавританский». А где же мы с тобою здесь, в деревне нашей, прынцессу мавританскую сыщем? Не живут по деревням представители знатных родов! А меньше чем на «прынцессу» я не согласен! Да не на какую-нибудь там, а только чтоб – мавританская была…
И сам улыбается, ждёт, что старуха ему ответит. Та подскочила и на лавке, где лежала только что, села:
- Как так – «нету»? А Лизка Гусарова, что через дом от нас живёт, чем тебе не прынцесса-то? Она ещё с девятого класса, как тебя увидит, так зардеет вся, словно заря на твоих рисунках, и глазки в пол прячет. А семья у неё какая хорошая! Её мать с твоею, знаешь, как девками дружили?!. А Лизку-то мы к себе заберём, отмоем, в то платье, что мама твоя, покойница, себе к свадьбе готовила, нарядим. Ну, чем тебе не мавританская принцесса?
Постоял Ванюшка в дверях ещё, поулыбался. Сказал:
- Ладно, бабань, я обдумаю это…
И ушёл к себе в комнату, опять рисовать начал.
Посидела у окна Марь Семёновна, принялась опять людей клясть за то, что всё никак не оценят внука её единственного. Потом, вдруг, подхватилась и одеваться стала.
- Куда ты, бабаня? – Ванюшка у неё спрашивает. – Мороз же на улице…
- Ничё, не прынцесса, поди, не застужусь. Пойду вот… проведаю, как там … в Мавритании…
