Нам по четырнадцать. Нас восемь, и мы одноклассники. Электричка. Ранняя. Холодно. В вагоне сиденья жёсткие. А нам всё равно. Нам плевать на пасмурное утро и ледяные руки. Мы едем гулять на ВДНХ. Мы шумим, потому что нам весело. Пассажиры понимающе улыбаются, узнавая в нас себя. Мы перебиваем друг друга, рассказывая смешные истории.
И мальчики кладут головы на наши плечи. И замолкают. И закрывают глаза. А мы дрожим от прилива неведанных чувств, и стук колёс становится монотонно-тягучим. Боже. Разве знали мы тогда, насколько опасна голова мальчишки на твоём плече. Ни о чём не знали. Просто чувствовали опасность и желали её.
Мальчики бегали в тамбур курить. Нам, девчонкам, оставалось четыре года до сигарет. На нас - вязаные мамами беретки, курточки болоньи, создающие шумовую завесу не очень красивым словам, которыми вызывающе приправляли свою речь мальчишки.
Стёкла вагонных окон по касательной расстреливает дождь. Шебуршит динамик над раздвижными дверьми, и машинист скороговоркой объявляет: "Электрозаводская. Следующая - Москва." И вот уже над кровлей Щусевского детища взмывает шпиль с флюгерным драконом Зилантом, вырастают вертикали гостиницы "Ленинград", и отсыревший перрон нехотя плывёт навстречу нам, юным, беззаботным, чувствующим самостоятельность и радость.
Радость. Мы, восемь подростков, мчимся от метро к грандиозным воротам ВДНХ мимо устремлённой ввысь ракеты с бетонным хвостом, а вдали, в октябрьской мороси, маячит узлами верхушка Останкинской телебашни. Листья липнут к подошвам и болоньям, длинные концы разноцветных шарфов еле успевают за нами, и мы хотим есть.
Дурашливо поднимаем ноги в "ласточках", фотографируясь на фоне карельской трещины золотого фонтана Дружбы народов. Брызги, брызги. Зависаем под куполом павильона "Космос", рассматривая скафандры и лунный грунт, отрываемся от одиозности космических памперсов и направляемся к животноводческому павильону: отвисшие челюсти при виде племенных быков, уносящих своим исполинством в Ассирию. А дальше - по наклонной: уродливый дизайн "Комнаты страха", с продавленным качающимся диваном и вращающимся барабаном, визг и хохот, хохот и визг...
Индийские джинсы начинают промокать от бега по мокрому асфальту, и мы очень хотим есть. Считаем копейки, скидываемся, бежим на запах. Покупаем горячие пирожки с рисом и луком, уплетаем мгновенно. Перестает моросить. Кто-то из девчонок натёр пятки новыми кроссовками. Бредём к длинной мокрой скамейке. Мальчишки мигом стаскивают с себя куртки и стелят их под наши попы. И снова, снова пылают щёки огнём манящего страха.
... Если бы знать всё наперёд, я осталась бы с тобой, красивый, патлатый, шпанистый, напоминающий того самого флюгерного дракона, Валерка Комиссаров, который протянул мне на выходе с ВДНХ свой шарф, толстой вязки, пахнущий влажной пряжей, и буркнул: "Надень. Замёрзла." И сам повязал его поверх моего, как-бы походя чиркнув тонкими губами о мою щёку. И на обратном пути в стылом вагоне электрички укрыл меня своей курткой и не убирал руку с моего плеча до конечной. А я прикидывалась спящей. Думаю, он об этом знал.
Позже мне приходилось ещё несколько раз посещать выставку. Любовалась иссеченной секаторами оградой. Катилась в открытой кабинке казавшегося картонным экскурсионного перевозчика. Ступала на мокрый от фонтанных брызг асфальт, задыхаясь от свежести и простора. Поднимала голову к московскому акриловому небу, синему-синему. Только Валерки уже не было рядом. И никто не отдавал мне своего шарфа. Отдавала я.
