Колька

             



Колька-то Дёмушкин?..
Никогда не дрался. Верите – нет? От – буквально: ни-ког-да. Сам не дрался и другим не давал. Ага, значит… Увидит только, что где кто в сражение вступает – тут как тут. И всегда принимал сторону «униженного и оскорблённого и всеми отринутого парии общества».
Загораживал его широкой спиной, а к противнику поворачивался ещё более широкой грудью. Вставал, значит, и говорил:
- Ты, эт самое, его не трожь. Он – брат мне, ага…
- Да-а-а-а, как жа-а-а, брат! – орал супостат. – Вы жа дажа в разных домах живёте! Он – у мельницы, а ты – у церквы!..
- И чё? – Колька отвечает. – Наши отцы вместе воевали. А военное братство покрепче любого другого будет. Вот и всё тута…
И, почему-то, верили Кольке, соглашались с его  немногочисленными доводами. И сражение не на живот, а на смерть отменялось.
Отец Колькин с войны так и не вернулся, хоть мать и ждала его. Долго ждала. И даже два раза мужикам, какие свататься к ней приходили, отказывала. Складывала руки под грудью, выслушивая предложение руки, значит, и сердца, уперев в щёку палец. Потом и отвечала:
- Да милай ты мой! Я бы и радая была, тока ведь у мене –  Николай. Он с войны ещё не вернулся. Вернётся, а иттить ему некуды: ты его место занял. Да и Колька у мене, опять жа. А он, хучь и малой ещё, а мужик сурьёзный. Не позволит матери-то блукать.  Так что ты – иди, мил человек, от греха…
Очередной жених косился на Кольку, оценивал его здоровенные не по возрасту кулачищи, вздыхал полной грудью – и убывал восвояси.
Это уже потом, когда мать прихварывать стала и среди дня ложилась даже в самую горячую летнюю пору малость передохнуть, она его так же вот днём к себе подозвала:
- Колька! Поди, говорю, сюда. Чё скажу-то тебе… Я вот чего удумала тута… Ты, когда меня не будет, совсем жа один останисси… Надо нам с тобой ребёнка брать. Дет, значит, домовского. Ты – как? Кого хочешь, мальчишку или девочку?
Сопит Колька, из-под бровей, в отца густющих, зыркает, однако отвечает:
- Парнишечку ба надо… братика…
Мать вроде как и радоваться начинает, оживает вся и будто бы привстать хочет:
- От и ладно! Тока я ба девчушачку хотела, Колюшка…
И пошли как-то осенью, уже когда холодно было. Мать нарядилась вся, полушалок новый надела, а Колька в сапогах начищенных был.
И – пошли. Выбирать, значит.
Тама детей-то страшная туча была. Ага. И всех к ним вывели, показывать, стало быть. Мать так прямо рассолоделась вся. И глаза слезой взялися:
- Колюшка, - сыну шепчет, - он тот, светленький, вроде как даже и на тебя с лица похожий…
А Колька увидел два глаза-угля под ровной чёрной челочкой. И словно бы прирос  своими глазами к ним. Девочка оказалась. Надюшка. Её и взяли…
Вот и пришло счастье в дом к Дёмушкиным. Колька Надюшку свою и купал сам, и укладывал. И кашу, что мать для неё варила, сначала сам пробовал: не подгорела ли. И куклы ей из соломы вязал. И микстурой, которую ей врачица прописала, когда Надька простыла, поил. И перед зимой валеночки ей подшивал. Оно и Надька-то им досталась – на зависть многим. Только одно вот… Припадки у неё были, сразу как взяли из детского-то дому. Там ещё их предупреждали. А были они такие страшные, что мать однажды, не выдержав, Кольке сказала:
- Колюша, сынок, можа мы её, того – этого, назад возвернём? Уж дюже страшно, как она в припадке-то корчится.
Колька как зыркнул на мать, как спросил:
- Ты это чего? Предатель, что ли?..
Больше разговора на эту тему она не заводила.
А Колька уже научился припадок загодя ждать. Видел, что скоро начнётся, садился рядом с сестрой, близко-близко так, и руку ей гладил. Гладил и гладил. Гладил и гладил. Потом вставал вдруг с выдохом:
- Фсё-ё-ё-ё… Не будет нынче припадка…
А Надюшка засыпала сразу. Колька сам её на кровать относил и укладывал. Потом ещё какое-то время рядом сидел.
Когда Надюшка совсем уж заневестилась, припадки и вовсе прекратились. Это потому, что Колька берёг её, как самую дорогую сокровищу! Надо сказать, что и Надька ведь ему тою же монетой платила. Она, после того как мать всё-таки померла, у соседа Льва Измайловича, который у них ещё в войну появился, эвакуированный, шить выучилась. И Колька у Надюшки – всегда с иголочки. Она ему такие стёганки-фуфайки шила, а сзади ещё и резиночку в пояс вставляла, что Колька на королевича был похожий. Худой, статный, высокий. Кожа на скулах коричневым румянцем полыхает. А рядом с ним – Надюшка. Юбка на ней с прошвой, а по подолу - кружева. Глаза яркими каменьями полыхают из-под белого кружевного платка, который сама же и сшила-придумала.
Когда за Славика с соседней улицы замуж выходила, то и невестин наряд сама придумала и исполнила. Не невеста была – пава. Лебёдушка.
Колька со Славиком  у крыльца курили, ожидая, когда невеста выйдет, чтобы в церкву ехать. Как увидали Надюшку в дверях, оба цигарки повыронили. Колька одно зятю будущему сказал:
- Не убережёшь – убью…
А Славик и не слышал даже, потому что сам во все глаза на королевичну  свою смотрел и даже дышать боялся. Но не уберёг…

… Когда Надюшка, родившая Славику дочь, а Кольке племянницу, всё же умерла, Колька пришёл после похорон в дом … теперь уже одного только Славика. И был он чернее осеннего, налитого дождём вечера, какие часто случаются у нас на родине. Прошёл молча в хату. За стол сел. Глянул на бутылку распочатую, что на столе перед Славиком стояла. Широко, как, прям, в кино, смёл её вместе со стаканом со стола и, глядя в освободившееся место, промолвил:
- Девчонку-племяшку заберу. Ты ещё молодой, женисси. Не нужна она тебе. Моя она только…
Встал, прошёл к колыбельке и взял в охапку вместе с кроваткой только что народившееся дитя. В дверях, уже в спину ему Славик крикнул:
- Надюшкой только зови её!..
Колька через плечо глянул и буркнул:
- Дурак, что ли?! А как же ещё!..
И – дверью хлопнул…