Чего ни сделаю, ни скажу – обязательно всё не так получается: глупо, нелепо, шиворот-навыворот. И мысли, и слова, и действия… Даже варенье за чаем у телевизора не могу нормально до рта донести…
И до того допёк себя этим самобичеванием, что, похоже, не выдержала уже моя гордыня и – полыхнула.
«А я вот даже рад, – сказал я злобно сам себе, – что я такой выродок! Да-с, и нахожу в этом особый кайф».
Рад, что совсем не умею складно говорить и теряюсь, глядя подавленно на чьи-то коварные физиономии; не врубаюсь в элементарную логику, в железные аргументы и сверху, и из глубин снизу, хотя в школе был отличником.
Рад, что не похож ни на кого из наших самых умных и котируемых! Что испытываю явно нездоровую симпатию к каким-то маргиналам и уголовникам, а при виде весьма успешных и уважаемых деятелей начинаю неадекватно смеяться, ёрничать, или по примеру незабвенной Фаины Раневской гневно кричать в телевизор: «Вон из эфира!» – Но я все равно рад. Такая чреватая впечатлительность не каждому дается.
Рад, что я больше нигде не соответствую, никуда не вписываюсь и уже давно никому в приличных кругах не нужен. Раньше переживал из-за этого, а теперь – только рад. Даже побаиваюсь, что, не дай Бог, позовут, и я им сдамся.
А еще рад, что я никому и ничему проактивно не верю. И чем убедительнее и громче факты и доводы, тем меньше у меня к ним доверия. Видно, в молодости переборщил с этим делом, и уже не обдуришь.
И уж, конечно, и рад, и горд, что вызываю у других явное отторжение, даже больше, чем они у меня. И это, пожалуй, то немногое, что я могу поставить себе в заслугу.
Таких аномалий у меня куча. Например, у меня резко подскакивает давление, когда я слышу о наших успехах, поэтому стараюсь по возможности оградиться от этого.
Или вот другой, позорный, даже с точки зрения охочего до женщин Тютчева, факт, уже из сферы любовно-сексуальной, которая в моих приоритетах до сих пор занимает неоспоримо центральное место. Когда я вижу, скажем, какую-нибудь милую девушку с парнем, то тут же совершенно не по возрасту завожусь и, движимый ревнивой обидой, стараюсь попасться ей на глаза, чтобы она сравнила и увидела мое преимущество… Но даже этим жалким потугам я рад. Всё лучше, чем молодечески танцевать с пенсионерками или играть со своими сопящими и ковыляющими сверстниками в шахматы.
Можно, конечно, называть это глупой бравадой, но я вообще-то только теперь, благодаря этим моим завихрениям, конкретно почувствовал свою субъектность. А за это можно многое себе простить. Очень уж неохота мне сливаться со всеми в общей и чуждой мне массе.
Лучше уж быть таким вот выродком – и этому радоваться.
