Прежде всего она решила избавиться от ненужной посуды. Вернее, от той посуды, которая ее раздражала. Точнее, начала раздражать, как только она поняла, что хочет развестись. Утром проснулась, приподнялась на локте, глянула через монотонно храпящее редковолосое плечо мужа на его тумбочку, а там - чашки: одна с недопитой водой, другая с недопитым чаем. Троицу замыкал недопитый кофе с недоеденной булкой. Чашки мелко тряслись и тихонько дзенькали друг о друга, чокаясь от гортанных вибраций хозяина. Каждое утро - один и тот же натюрморт под названием "Три сестры и крошки".
Её затошнило. На полусогнутых прискакав в ванную, она принялась одержимо чистить зубы, попутно намереваясь сделать тест. Напрасно. Просто ещё не понимала, что тошнить может не только от залёта, но и от приходящего раздражения привычками некогда любимого человека.
Муж не хотел разводиться. Инна до последнего надеялась, что вся процедура гроша ломаного не стоит: подали заявление, через месяц развели. Ни взаимных претензий, ни упрёков, дружно вошли, дружно вышли. Никогда бы не подумала, что муж встанет в позу и даже начнет импровизировать, хватая ее за руки всякий раз, когда она будет заводить песнь о разводе. И хватал как-то ненормально: резко, грубо. С силой сжимал предплечья и начинал трясти, отчего маленький крестик на цепочке кузнечиком прыгал в вырезе её футболки. Минусовые линзы в дорогой оправе его очков тут же запотевали, и мутные дребезжащие зрачки не дотягивались до ее лица.
Сознание собственного бессилия подхлёстывало мужнин пыл. Отлепив пальцы от обмякших рук, он начинал жадно мять ее ягодицы и низ живота, тяжело дыша, брал на руки, подтаскивал к кровати и уже там, на икеевском покрывале, протестовал надвигающемуся разводу с отчаянием приговоренного к расстрелу.
Она не особо сопротивлялась, искренне удивляясь его истерии и открывая для себя новые постельные качества мужа. Кончала она теперь намного быстрее обычного, охваченная, придавленная, лишённая возможности двигать бёдрами. Привыкнув за много лет помогать себе различными манипуляциями в достижении оргазмов, не могла поверить, что сейчас её собственный муж, секс с которым уже давно был устаканен и неусовершенствовался с незапамятных времен, с первобытным хрипом каменно толчёт её внутренности и судорожно прикрывает ладонью её орущий в очередном безумстве рот...
Она скинула халатик и задержалась у зеркала. Зеркало от пола до потолка придумал муж. Узкая отражающая полоска между раковиной и душевой кабиной ее раздражала чаще, чем радовала. Раздражали высохшие капли на зеркале, она их терпеть не могла, соответственно, терла его день и ночь. Особенно после принятия душа мужем. Тюлень. Выходя из кабины, всегда отфыркивается. В первые годы она хохотала, подставляя лицо под его брызги, а он встряхивался, мотал головой еще интенсивнее, вода разлеталась по ванной, возбуждая её теплыми чистыми каплями... Они тогда еле дотягивали до кровати, а иногда оставались в душе еще на полчаса.
Инна провела ладонью по груди, немного сжала её и, покачав, попробовала на вес. Усмехнулась. Муж обожает качать её груди. Подойдёт сзади, возьмёт в ладони и качает. А когда она ягодицами почувствует его, трущегося, он может по-лживому буднично сказать: "Я просто так, без всякого намёка на продолжение." И она начинает ржать, выключает плиту и поворачивается к нему.
Немало котлет у них сгорело.
Выйдя из ванной и посмотрев на часы, решила мужа пока не будить. Она всегда жалела его по утрам. Чаще всего он просыпался сложно, тягуче, будто спал всего час, а не целую ночь. Исключения, конечно, были, но их можно пересчитать по пальцам.
Она вошла в кухню, механически наполнила водой чайник и нажала кнопку. Подобрала волосы на затылке крабом и отжала апельсиновый сок. Для чего она ставит чайник, если он ещё спит? Все равно не станет завтракать одна. Как это - одна? А кто будет дёргать ее за хвост, когда увидит на столе пачку сигарет? И кто потащится за ней на лоджию со всеми чашками, кашками и бутербродами, потому что она всё равно пойдет курить? Она откроет рамную створку, высунет в неё руку с зажатой в пальцах сигаретой и повернётся к нему. Солнце запрыгает в её волосах. Она знает об этом. Потому что он сидит на венском стуле и придурковато смотрит на неё. Тарелочки и чашки на салфетках занимают широкий подоконник. А он ждёт, пока она покурит.
Инна сделала глоток. Сразу заядрил язык, пропуская в неё апельсиновый вкус. Поставила в холодильник два полунаполненных стакана с соком, плюнула на чайник - в конце концов, вскипает за секунду - и направилась к прикроватной тумбочке за чашками.
Вот всегда так. Стараешься как лучше... Конечно, чашки звенькнули друг о друга, когда она попыталась уцепить их за хрупкие ручки. Муж тотчас промычал:
- Иша... - и засопел.
Она застыла с чашками в руках, подождала, пока он всхрапнёт, и только сделала шаг, как муж снова сонно позвал её:
- Иша...
- ***ша! - наполняясь бешенством, куда входили и её нерасторопность, и эти вечные недопитые чашки, которые она вынуждена убирать, и предстоящая сейчас поездка в ЗАГС, где надо оставить заявление о разводе, и сигареты, и солнце в волосах, и душ, и всё-всё-всё, она вбежала в кухню, кинула чашки в раковину - осколки со звоном разлетелись по металлическому овалу, и разрыдалась.
Инна вела машину, с трудом уворачиваясь от настигающих её капотов. Как она и предполагала, муж сам отказался ехать в ЗАГС и её не повез.
Он вдавился в венский стул и, отвернувшись от её волос, отстранённо пил кофе. Потом, вздыхая, долго собирался на работу. Когда Инна вошла в спальню напомнить о времени, он сидел на кровати, смотрел в пол и мял в руках бамбуковые носки. Потом поднял голову и растерянно улыбнулся.
Она вышла, прибралась в кухне и, уже натягивая в другой комнате джинсы, услышала, как хлопнула входная дверь.
Она всё никак не могла уместить в тонюсеньких бланковских междустрочьях данные своего паспорта, нервничала, писала ещё размашистей, испортила три бланка, взяла четвертый, пока служащая не подошла, не отняла его и сама не заполнила.
Выйдя из кондиционированного кабинета в душный коридор, Инна второй раз за сегодняшнее утро почувствовала тошноту. К горлу подкатила волна омерзения чувством выполненного обязательства, её замутило, и ополоумев от собственной значимости, она в панике ворвалась в туалет.
- Держи, сделаешь, когда придёшь домой, - та самая служащая, которая, громко вздыхая и возмущённо произнося: "О, Хоспыди... ", терпеливо заполнила за неё бланк, громоздилась над ней у умывальника с протянутым в руке белым узким пакетиком с синими линиями, и повторила. - Держи, говорю, пока я щедрая.
Инна мокрыми руками взяла пакетик и скривила рот:
- Вы ошиблись, я не беременна.
Служащая ещё могущественней нависла над ней и, сжав кулак, рявкнула:
- А ну, быстро домой. Чтобы сделала тест и мне позвонила! Или я позвоню, телефон записала!
Дома Инна, как-то бесславно примостившись на толчке, с недоверием наблюдала за ползущей по реактиву мочой, проявлением второй красной полоски на тестовом горбике, и грустно улыбалась.
Телефон лежал рядом, на стиральной машине.
"Надо позвонить... А как её зовут?.. Нет, сначала позвоню мужу".
Я в восхищении...