Проходили дни. Газеты мало писали о новой войне на Ближнем Востоке. Гораздо больше места отводилась сообщениям об успехах коммунистов Вьетнама. Но даже из таких скупых строк становилось понятно, что война затягивается, не в пример прошлой…
Он снова подал документы на выезд, хотя уже вошел в диссертационный график. Впрочем, его научрук Александр Львович в отчет на опасения не успеть закончит работу до отъезда, только лучезарно улыбался:
- Боренька, работайте спокойно. Я знаю эту систему. Пока вы ждете разрешения, вы и доктора сможете получить.
В издательстве добрейший Соломон Маркович смотрел сквозь пальцы на злостные нарушения Борей трудовой дисциплины, тем более что вычитываемые рукописи всегда сдавались вовремя.
Так что он мог безбоязненно засиживаться порой допоздна в квартирах, где сквозь дурман портвейна и сигаретный дым (хотя он и старался в такие места не попадать) звучали фамилии Кривулин, Охапкин, Миронов, Строгановский, Бродский… «Среднерусский малый дед/ Полосатые портки..», «И наконец настала тишина/ С утра в природе искренняя осень/ Она вошла как в воду входят лоси/ И воздух терпче старого вина…», «В Рождество все немного волхвы…»
…В какое-то из воскресений Боре пришлось неожиданно долго ждать своей очереди в ванную. Оказалось, что ее занял Михалыч. Вышел он оттуда гладко причесанным и тщательно выбритым, распространяя по всей квартире аромат «Шипра».
Вскоре после того щелкнул замок на входной двери, а через некоторое время он щелкнул опять. Боря как раз шел к себе с чайником и увидел Михалыча, шествующего по коридору с торжествующим видом. В руках у него были две авоськи, одна из которых была набита бумажными кульками, консервными банками, хлебом, а во второй – многозначительно позвякивали поллитры.
Потом Михалыч засел за телефон и стал звонить по разным номерам, с кем-то договариваться о встрече, уточняя кто и когда придет…
Когда Боря уходил, то снова повстречал соседа в коридоре. На нем был отглаженный костюм! На лацкане пиджаке скромно светились солдатские «Слава» и «За отвагу».
Увидев растерянного Борю, Михалыч счел нужным пояснить:
- Однополчан нашел. Вместе из-под Вязьмы в 41-м выходили. Аккурат сегодня к нашим пробились. Так что второй день рождения у меня получается.
… Когда Боря вместе с Машей вернулись в квартиру, веселье было в полном разгаре. У Михалыча заливалась гармошка и неслось: «Три танкиста», «Катюша», «Артиллеристы, Сталин дал приказ…», «Прощайте скалистые горы…». Маша, проходя мимо, поморщилась.
- Предупреждать надо, что у тебя алкашня… - бросила она, входя в комнату Бори. – Ладно, поставь чайник. Я замерзла.
Боря, проклиная соседа («И надо ему было устроить повстречание именно сегодня…»), выскочил на кухню и столкнулся с одним из гостей. Огромный седой мужчина в белой рубашке курил, аккуратно пуская дым в форточку. Рукава рубашки были закатаны по локоть. Глаза невольно утыкался в страшные шрамы, исполосовавшие обе руки. Мужчина поймал его взгляд.
- Это меня, когда мы через поле к нашим бежали. Немец минами сыпанул. Если бы не он, - мужчина махнул рукой в сторону комнаты Михалыча, - лежать бы мне там…
Боря почувствовал себя неловко, а проклятый чайник все не закипал.
- Год по госпиталям провалялся, - на мужчину, как видно, нахлынули воспоминания. – Домой идти не хотел. Врачи думали, совсем без рук останусь, однако ж… Вот, повезло. Как зажило – домой все-таки пришел. С месяц побыл. Потом, конечно, снова фронт. Там опять ранило, но легко. Домой вернулся, когда уж все закончилось…
«Когда закончится война и заживут на теле раны…» - мысль не очень удивила Борю.
Боря вздохнул, состроил приличествующее случаю выражение лица, и с радостью подхватил наконец закипевший чайник. Мужчина, видя, что его особо не слушают, опять отвернулся к окну.
- Что так долго? – Маша была явно не в духе.
- Да чайник этот… Да еще, видишь тут у Михалыча собрались…
- Да уж, слышно…
- Михалыч говорит, что однополчане. Вместе из окружения выходили. Так что, мол, у него сегодня второй день рождения…
Повисла пауза.
- Да, война… - Маша вздохнула. – А знаешь, мне отец рассказывал… Они тогда под Берлином были. Как услышали, что война закончилась, так спать повалились. Такая усталость вдруг настала.. И домой ехали словно с тяжелой работы возвращались… А что у вас тут всю ночь праздновать будут? Тогда я пойду.
- Маш, ну куда ты? Вон дождь на улице…
- Ну смотри… Не хочу потом ночью через весь город ехать.
Ехать не пришлось. Гости Михалыча оказались людьми понимающими и после десяти вечера начали расходиться. Было слышно, как в коридоре кто-то говорил заплетающимся языком:
- Пойду я, Сеня… Мне ж до моих Героев [То есть до проспекта Героев. Теперь этот участок называется Ленинским проспектом]. пилить и пилить… А тебе спасибо. Уважил. Дай Бог, не в последний раз встречаемся… Ох, сейчас домой приеду, смеяться будут… Солдат пришел, усталый….
«Солдат придет домой усталый,
Когда закончится война»
У Бори в голове опять промелькнули строчки. Он хотел было их записать, но побоялся, что Маша неправильно поймет.
