Юбилей

    Замечено, что в предвкушении банкета артисты становятся добрее, внимательнее друг другу, не скупятся на комплименты. В такой день в театре царит любовь.
    Этот день настал. Был двойной юбилей у артиста хора Григория Громова: шестьдесят лет артисту и тридцать лет его работы в театре оперетты. В честь события ему впервые поручили исполнить сольную партию в "Бабьем бунте", музыкальном спектакле про казаков. Голос у Громова был дай Бог любому солисту: прекрасный тенор, да такой силы, что молодой, неопытный актёр, находясь на сцене близко к Григорию, вполне мог получить травму барабанной перепонки.
    Громов был крупным, очень крепким, ещё не старым, простым в общении, с юмором мужиком - в театре его любили и даже молодые называли Гришей. Много раз ему предлагали петь соло, но артист, к удивлению коллег, наотрез отказывался. Сегодня он дал добро. Партия была маленькая, но ответственная: в финале на высоких нотах нужно было спеть: "Ой, ты, Дон! Тихий Дон!" На утренней репетиции Гриша несколько раз прошёл партию с дирижёром - получалось замечательно.
    Спектакль подходил к концу. В большой хоровой гримуборной во время антракта накрыли длинный стол, загодя был куплен ящик водки.
    За супер-занавесом актёры тихонько собирались на финальную сцену, в которой были заняты все участники. Гриша, в новой красной косоворотке, ярко-зелёных штанах с широкими лампасами и хромовых сапогах стоял в центре, заметно мандражировал и едва слышно пробовал голос. Актёры подходили к нему, молча жали руку: мол, всё нормально, не волнуйся.
    Наконец все заняли свои места, и занавес медленно уплыл наверх. Осветители из своих лож ярко выхватили прожекторами Гришину фигуру в центре сцены. Дирижёр Игорь Ильич "убрал" оркестр. В зале приготовились слушать, актёры затаили дыхание. Оркестранты в яме поднялись со стульев и устремили взгляды на солиста... Артистки хора на заднем плане успели незаметно шепнуть друг дружке:
    - Боюсь за Гришу: зажат ужасно.
    - Ага. Как на эшафоте стоит.
    - Ой, ты До-о-о-н, - начал Гриша.
    Голос его никто не узнал... Послышался какой-то дрожащий фальцет, переходящий в "петуха" на верхней ноте. Даже под гримом Громов был страшно бледен, рот перекосился, в глазах застыл ужас, правое колено ходило ходуном. Гриша сделал судорожный вдох:
    - Тихи-и-ий До-о-он! - но получилось фальшиво, а "петух" оказался ещё более жалким.
    В зале послышались смешки, занавес упал как гильотина. Григорий, тупо глядя перед собой, быстро ушёл со сцены... Зрители робко аплодировали. Актёры, всегда готовые от души поржать над "лажей" товарища, сейчас только молча переглядывались.
    Когда народ собрался в гримуборной, разумеется никто и не думал обсуждать Гришино фиаско, все деликатно обходили тему финальной сцены, начались тосты и поздравления, но за столом всё же чувствовалось некое напряжение, которое требовало разрядки. Гриша кивал головой, глядя в тарелку, потом, когда ему предоставили слово, взял стакан и проговорил тихо, с бесконечной горечью:
    - Я подвёл отличный итог тридцатилетней работы. Теперь спросят: кто такой Григорий Громов? А им ответят: это тот мудак, который на "Бабьем бунте" облажался, - в глазах Гриши стояли слёзы, - тридцать лет в театре... ни разу больничный не брал. Всё коту под хвост!
    Все кинулись успокаивать юбиляра, но он отмахивался и не хотел слушать.
    Тогда Игорь Ильич сел за рояль и энергично сыграл вступление к "Дону".
    Гриша встрепенулся, встал, набрал в широкую грудь воздуха и запел:
    - Ой, ты До-о-он!..
    Это был Григорий Громов! Чисто, звонко, широко и красиво звучал голос.
    - Тихи-и-й До-о-он!!
    На последней ноте артист сделал "фермату" и дал такое "форте", что на столе зазвенели стаканы, а у собравшихся заложило уши. Григорий расправил плечи, гордо поднял голову, глаза его горели огнём. Гримёрка дружно взорвалась аплодисментами, заставили Гришу спеть ещё раз - вновь овация! А заслуженный артист Прохоров, ровесник Громова, крикнул:
    - Что, Гриша?! Есть порох?! Ещё покукарекаем!
    Собравшиеся долго и от души смеялись, все любили друг друга.