***
Дым, смрад, солдаты. Горят леса. На улицах полная разруха: обломки домов пустуют в одиночестве. Почки уже давно лопнули, и выжившие листья навострились на обугленную золочёную монету. Везде гарь. Абсолютно везде она протянула свои лапы, расположилась в воздухе, что оказалось очень удобно для неё. Но не для людей и животных. Сырость, серость. Дышать совершенно невозможно! Каждый пузырёк воздуха на счету. В самый жаркий день даже около речки тоска синюшная, ад. Не продохнуть! Как в камере, карцере, чёрном лагере смерти. В самую душу, вытряхнув печёнки, пробралась к каждому живому существу Война - свирепая машина жизни, поглощающая всё и вся ради, интересов самих людей (точнее экономических потребностей верхушек, правительства). Она же - погибель, топка цивилизации.
«Косяк, вонь. Ой-й-й, больно! Кх-кх.. Что-тто саднит в руке, ноге? Кстати, по всему телу. Такая жгучая, терзающая резь.. Какой всё-таки невыносимо-резкий запашок здесь! Хоть бы уйти, уползти на карачках отсюда; Отсюдова. Ой-й-й…
Стоп! Почему уползти?! Ноги-то, ноги-то, вроде, на месте? Вроде. Да-м-с.. И где это ты, Катя? Темно, ужасно темно пока, но какая-то назойливая точка перед глазами так и мая-маячит. Вот прямо в самом центре. Как передо мной сейчас. Но что-то пока рано вставать? Просто тело не готово ещё. Или, пожалуй, уже, после всего выдержанного.
А что было-то? Да ничего особенного не было: голод, холод, несколько бомбёжек; чёрная борозда на земле от танка; нашего танка, советского. Кх-кх.. Десятки обстрелов, бомбоубежище, вылазки по 4 часа; шастанье по улицам в обор.. оборванной до нитки одежде. Одеждой-то назвать сложно. Поиск ресурсов: любых ресурсов! Будь то еда, вода, пусть даже крошка – великая находка. Остальное у нас по мелочи: иголки, заплатки, клочки бумажки, карандашики-огрызки. Что под руку попадётся, считай твоё. Таковы, к сожалению, законы войны. В ином случае вместо тебя на этом свете кто-то свиснет при необходимости. Оружие – тоже вещь хорошая! Клинки, калаши, дубинки. Кх-кх… Помню, бегали, искали с пацанами по улицам. У меня теперь много дворовых знакомых, а раньше не было! Вот даже и плюс нарисовался. Да-м, плюс в этом всём. Кх-кх..»
Тёмная, покрытая плесенью и мхом комната. Нет ни единого луча света, полумрак. Стена, доски, солома, подвал болотного цвета. Только раздирающий внутренности страхом смертоносный скрип двери. Кровь и пот вдобавок укоренили на стенах свои жестокие отметины. По мнению нескончаемых потоков проживавших тут «гостей», кислород сюда не поступал никогда. Знают ли вообще эти стены, Что такое воздух? Много душ перебывало в этой темнице. Именно Душ, потому как от людей уже ничего не осталось. Последние рыдания, крики, мольбы въелись в бетонные плиты стен; леденящих кровь стен! Выйти отсюда самовольно было невозможно. В этот карцер доставляли самых беззащитных уличных бродяг: детей, женщин, стариков. И ни дай Бог попасться стражам данного заведения - грядёт неминуемая смерть. Потоки людей доставляли со всех уголков Москвы: Сталинский, Первомайский, Фрунзенский районы... Подобных мест, безусловно, было очень много! Слишком много для венценосной столицы советского мира.
«А что со мной? Сколько мне можно приходить в себя?! Кх-м, кх-м. Пора. Ой-й-й, по крайне мере, попытаться встать. Да, определённо надо вставать! Только куда? Ой, не туда. Это стена, по-видимому. Затылку больновато, а у меня конечности отнялись. С-с-с-с.. Надо ещё немного прийти в себя, а то не встану».
Раздался зловещий скрип двери. Что-то небольшое рухнуло возле выжидающих своей участи тел. Оно летело быстро, беспамятно, так как «это» швырнули со всего маху в стену. Снова тишина, нарушаемая редкими стонами.
«Надо подниматься. Силы уже точно появились. Глаза бы сначала открыть, осмотреться. Лицо сводит. Или я в чём-то или ком-то лицом. Как знать?»
- Не могли бы вы? Не могли бы вы? – тихий-тихий сип вырвался из молодой глотки. Никто не услышал.
«Странно. Значит, никого. А мне всё время казалось, что у меня на лице кто-то лежит».
Юная четырнадцатилетняя девушка приподняла с ледяного обосранного пола головку в надежде оглядеться и сориентироваться. Её ноги, истёртые в ссадинах и царапинах, изредка вздрагивали, когда девушка двигалась. Пробовала двигаться. Руки беспомощно цеплялись за воздух, но пока безуспешно. Прошло минут 5. (В тот момент она больше походила на маленького затюканного котёнка, нежели на почти созревшего подростка). Удалось облокотиться о мужичка валявшегося слева от неё. Девушка поменяла положение, откинув спину вертикально к стене. Отодвинуть тело она побоялась, так как оказалась бы лишена единственной опоры. Как только Её голова зафиксировалась около стены, на бетонной плите появился свежий кровавый отпечаток. Котёнок уже ничего не чувствовал.
«Вот, так-то лучше! Светлее, конечно, не стало, но ориентация хоть какая-то появилась. Что это у нас: пол, пол, стена, мокрая, липкая стена, голова; моя же, вроде, голова. Стукнулась, когда прилетела, ах-ах. Кх-м. Чем дырку закрыть? Нечем. Ну и пусть сочится».
«Оно», заброшенное в комнату, уже успело присесть, привести себя в порядок; откуда-то достало свечку и спичечный коробок. Чирк. Затхлая комната озарилась тяжёлым светом. Поселенцы разом застонали: «Откуда?!». Кто же из Них мог знать, что в карцер бросили ортодоксального еврея, который носил с собой на всякий случай свечки и коробок со спичками. «Всякий случай» наступил именно в этот день, и вот зажжённая евреем свеча сразу озарила все лица, находившиеся в комнате.
Сам еврей лет пятидесяти, на голове кипа, по лицу скользят серебристые проседи. Не успел сбрить щетину. Никогда не знаешь, что успеешь. Лицо довольно пухлое, вернее, опухшее. А бровищи-то густые! Девушка, да. Ещё очень молодая. Моложе даже своих четырнадцати лет с виду. Лицо овальное, зимнего цвета, с впавшими зелёными глазами и длинной запёкшейся царапиной на щеке. Полумёртвый мужичок валялся на полу; даже более мёртвый, чем выкарабкивающийся. Усики над его верхней губой уже давно не шевелились, а костюмчик, кстати, был вполне приличный: шинель, свитер, брюки на ремне. Казалось бы, зачем его сюда? В другом конце комнаты слышались постоянные стоны, причитания и всхлипывания. Свет явил там облик сидящей на корточках и молящейся старухи. Тело её ходило ходуном или всё, что от него осталось. Зубы явно отсутствовали, потому как ни одного внятного звука так и не раздавалось. Только мычание больше похожее на вой и истерические вздохи. Потёртая кожа лица готова была сойти каждую минуту, но как-то продолжала держаться.
«Да. Что за чудной народец! А я и сама уже больше чудная, чем способная выжить. Подождите-ка, а кто это там? Возле стены напротив? Случайно ли не…».
В помещении повисло сострадание ещё не совсем забитого сердца, ещё способного к деятельности и анализу. Позвольте описать облик столь загадочной, знакомой девушке фигуры.
Юное дитя увидело у стены напротив тень, образ, а затем и реальный облик зрелой женщины внешне лет сорока пяти. Она сидела боком, опираясь головой о стену, но умудрялась при этом неизменно сохранять женскую красоту! Одна ножка лежала на другой, тонкие колготки на её ногах все в стрелках и бесчисленных дырках органично дополняли уставшую, измотанную жизнью труженицу. Было видно: золотистые пряди давно смешались на её голове и не приводились в порядок. Они слегка запылились и слипались, напоминая засохший валежник. Свет не мог преодолеть дремучую «чащу» почти обездвиженного леса. Только изредка женщина дёргала руками волосы, пытаясь поправить. Но безуспешно – настолько они загрязнились, хотя причёска была короткая. Лицо напоминало могучие морские пучины перед бурей: лоб ровный, гладкий. Лишь одна маленькая морщинка временами застывала над переносицей, когда лицо перекашивало от боли. Давно и подолгу труженица терпела. Брови когда-то густые совсем стерлись. Оставшиеся на лице бороздки периодически приподнимались. Женщина, с трудом проглатывая слюну, лежала, запрокинув голову с закрытыми впавшими глазами, синяки из-под которых тянулись до самого края лица, усугубляя болезненный вид. Продолжалось Это наверняка не один день… Но никто к ней не притронулся, не подошёл, не помог. А кому надо? И зачем? В мирной жизни из зениц ежесекундно вылетали искры! Искры тепла, ласки, заботы, вдохновения и других положительных эмоций - как загораются глаза у детей. Да, Она сохранила в себе ребёнка. До этого момента точно. Может, поэтому холодно? Потому что раздала всё тепло другим, ничего не оставив себе?.. Какие яркие, трогательные глазки были, и как их изменила Война. Огонёк всё ещё продолжал теплиться в очах, но взгляд изменился. Высшей целью теперь стало – выжить. Узнав о начале Войны, довольно большие и округлые глаза расширились до невообразимых размеров. Дети, ведь у неё есть дети! Свои дети, чужие… Насколько сильно разрывалось сердце этого человека, не способно ощутить ни одно живое существо! От волнения за чужие жизни, страдания и предчувствия горечи. И вот глаза были тихо сомкнуты в полумраке. Нос женщины длинный, с широкими крыльями не то, что не мог дышать: продыхивал через раз, не способный работать нормально из-за тяжёлых внутренних травм. Вообще от каждого выдоха грудь женщины припадала всё ниже и ниже к земле, а потом на вдохе резко подскакивала, как при конвульсии. Голубку избили, дышать было тяжело. Через оставленную ртом щель при необходимости поступает кислород. Губы уже не розовые: сине-серые – слились с полом из-за обезвоживания. Уголочки рта сдерживают на устах призрак последней улыбки. Всё-таки верит, верит молодая красавица, что не всё потерянно! Лицо застыло в очередной судороге от боли: женщину пытали, она ничего не ела уже около четырёх суток.
Что касается телосложения, то хрупкости, изящности её стана можно было позавидовать! Можно, но что от него останется. Голубка накренилась, пригрелась возле стенки. «Пригрелась», конечно, смешно сказано. По крайне мере не теряла надежды впитать откуда-нибудь хоть каплю тепла. Руки раскинуты по сторонам или, скорее, безучастно разбросаны. Вены проступают больше, чем нужно и вздулись на запястьях. Пальцы. Длинные пухлые пальцы дрожали, передавая внутренние мучения бедняжки. Края летнего чёрного платья с резным рисунком на подоле жёваными клочьями проминались под её телом. Тонкие, изящные в молодости ножки кровили, икры опухли и болели теперь постоянно, но она уже перестала ощущать ноющую, не проходящую боль. Так страдания въедаются в человека, подчиняя себе малейшие движения организма. Женщина находилось в
