Последний день января случился тёплым и снежным. На дворе безветренно и тихо, как в комнате. Да ещё в такой, где стены побелили, приготовившись к большому празднику. К Пасхе, например. И шторочки, тоже беленькие, накрахмаленные, на окна повесили. И нет ещё праздника, а душа к нему уже готова. Это, знаете, как? Когда наберёшь полную грудь воздуха и затаишь дыхание. И снова вздохнуть жалко: а вдруг вместе с воздухом и радость праздника тебя покинет? И держишь его в груди, сколько можешь. А голова уже сладко кружиться начинает. И вокруг всё ненастоящим уже кажется, а от того – ещё более праздничным.
Вот так сегодня Лёне было хорошо!
Он даже в магазин пошёл, чтобы только из дому выйти, хотя покупать-то ничего и не нужно было. Да и не на что: до пенсии ещё неделя, а у него копейки какие-то в кармане позвякивали. Но это – ничего, это – не страшно. Всегда так, в конце месяца. Он уже привык. Потому и нормально живёт. Не замечали разве? Если всё как обычно, то, стало быть, - нормально.
Бывало с вами такое, что проснётесь вдруг среди ночи, задолго до рассвета. И потом, даже если снова уснёте, весь день тёмным кажется, неправильным. Это потому, что утро, первое самое, без солнышка было…
Лёня сегодня вместе со светом встал, потому-то и «пасха» на душе. Однако пакет с мусором захватить не забыл, когда из дому выходил.
А на у-у-улице ещё краше, чем из окна. Было так… так было… когда ты ещё маленький, и мама тебя в детский сад собрала, а ты раньше её из подъезда выскочил и стои-и-ишь под снегом. И лицо запрокидываешь ему навстречу. А вокруг и сверху – зима, молодая такая и спелая. И мама из подъезда выходит. Тоже молодая совсем. А отец ещё жив, но только его уже сегодня нет, потому что он на работу ушёл и придёт, только когда за окном уже совсем темно будет. И мама понимает, как тебе сейчас хорошо, а потому смеётся, на тебя глядя, и ей тоже хорошо, потому что зима вокруг и ты у неё есть, и отец… тоже есть… у неё и у тебя. И он о вас заботится, потому и работает так долго каждый день.
А после работы обязательно что-нибудь принесёт им с мамой. Или болт какой-нибудь с гайкой, «сделанные из чистого золота». Хотя настоящая вещь золотая в доме только одна была: мамино колечко обручальное… Или стружку металлическую, в спираль свёрнутую и переливающуюся яркими такими цветами перламутровыми, словно перо из хвоста павлина.
Лёня, когда с отцом и мамой в зоопарк по выходным ходил, всегда к вольерам с этими волшебными птицами бежал. Прижимался лицом к прутьям клетки и ждал, пока какой-нибудь из них не встряхнётся, прихорашиваясь, вскинет хвост, да как хлопнет им, как раскинет веер свой райский.
Потом, когда отец уже умер, Лёня маму в кино водил. Она тогда видеть плохо стала и в основном в кино слушала. Ну, так вот. Пошли они на фильм, итальянский, кажется, с непонятным названием «Амаркорд». Там всё как игрушечное было, но красиво – невозможно как!.. И в какой-то момент показывают, что в Италии снег пошёл. И тоже игрушечный, ненастоящий: крупный такой, почти огромный. И под снегом этим на какой-то полуколонне старинной, прямо среди улицы, павлин сидит с распахнутым хвостом. Это тогда даже мама увидела и шептать что-то стала. Лёня на губы её смотрел и по ним понял, что она говорила:
- Как же красиво в жизни бывает… как же красиво…
И сейчас в жизни Лёниной, давно уже к закату клонившейся, всё так же было красиво, как в том фильме про снег и павлина.
И среди всей этой красоты возле мусорного контейнера сидел Давран и плакал.
Давран – это их дворник-узбек, совсем ещё молодой, ему, наверное, и двадцати лет нет. А мальчишка хороший, аккуратный такой и добросовестный. Лёня всегда с ним здоровался, когда во дворе встречались.
Сейчас Давран сидел на корточках. Сидел, видно, давно уже, потому что снег под ним и вокруг него притоптался и немного подтаял. Казалось, что это от слёз Даврановых.
Лёня тоже на корточки сел. Рядом. Помолчал. Потом только спросил:
- Что случилось-то у тебя, что снег вокруг аж растаял?..
Давран на него искоса глянул, нос пальцами вытер, всхлипнул. Только потом ответил:
- Деньги украли, да... А мне завтра домой лететь – у мамы день рождения, да. Подарок ей купить хотел сегодня после работы.
И снова плакать стал, не стесняясь Лёню, наверное, потому, что этот хромающий человек, часто через двор проходивший, был мамы его даже старше.
И так Лёне жаль стало чью-то чужую, никогда им не виденную маму. Но ведь и у него когда-то мама была. И она тоже наверняка бы обрадовалась, если бы сын её в день рождения издалека приехал к ней с подарком. Разве непонятно?.. Тут Лёня и вспомнил про колечко своей мамы – единственную золотую вещь в доме.
- Сиди здесь. Сейчас вернусь, - сказал Даврану Лёня и быстро-быстро захромал к своему подъезду.
|
