Раньше, когда она с кем-нибудь знакомилась, то становилась к собеседнику несколько в профиль, кокетливо, как ей самой казалось, улыбалась, «мерцала» глазами и, высоко подняв, протягивала руку, изогнутую в запястье. Было непонятно: то ли для пожатия, то ли для поцелуя. При этом сообщала: «Серафима Шимановна Аркадина. США, если коротко!..» И всегда ей казалось это очень остроумным, а потому всегда же она «заливалась задорным девичьим смехом». На самом деле был это просто громкий… в общем, - хохот был. И всё.
Никто в коммунальной квартире, где Фима (для кого – Фима, а для кого и тётя Фима, или даже Серафима Шимановна!) занимала сразу две смежные комнаты (по восемнадцать квадратов, между прочим, каждая, а она – одна!), не знал, кем она была назначена, но – была…
А? Что вы спросили? Кем была? Как, разве я не сказал?
Старшей по квартире! Вот кем была Фима!!
Когда-то в Москву из-под Одессы привёз её бывший муж и поселил в эти самые комнаты. Но, прожив с ним почти двадцать лет и не обзаведясь ничем, даже детьми, Серафима решила, что они должны развестись. Если она решила, то – развелись.
А куда же девать тогда бывшего мужа, спросите вы? Она знала – куда и поселила его в малюсенькую комнату против своих двух. А чтобы бывший не вздумал ещё раз жениться, она привезла откуда-то из Подмосковья его сестру – инвалида детства, и – всё. Жизнь продолжилась уже в несколько ином качестве.
Сама Серафима Шимановна замуж больше не вышла тоже. Да ей просто и некогда было заниматься подобными глупостями, ибо всю себя положила она на алтарь служения… своему «коммунальному долгу».
Облачившись в старый байковый халат очень сложного, от времени, цвета, она утром выходила из своих апартаментов и шла сразу на кухню, чтобы проверить, готовят ли соседки завтрак, и обязательно кого-нибудь за что-нибудь отругать:
- Зинаида! Ну я же просила тебя, чтобы бельё с утра на плите ты не кипятила, а то весь день в квартире дышать будет нечем, а здесь люди, между прочим, живут!..
И Зинаида немедленно снимала с плиты бак с бельём, ради которого встала в пять утра, думая, что до подъёма Серафимы успеет, и уносила его к себе в комнату.
Затем, прямо из кухни, она кричала:
- Та-а-а-к!.. Освобождаем места общего пользования!!..
И места эти самые тут же освобождались, потому как сама Серафима начинала приводить себя в порядок.
Даже трудно сказать, почему, но все в квартире не то чтобы её боялись, но… как-то вот… побаивались. Хотя каждого из жильцов снабжала она практически бесперебойно деньгами взаймы и советами как жить - бесплатно. Процентов, конечно, не брала, но потом как-то вот устраивала, что заёмщики ей обязательно процент этот самый отрабатывали мелким ремонтом ли, поход в магазин, уборкой, вместо неё, мест общего пользования, да и её комнат тоже.
На кухне она беззастенчиво могла подойти и прямо при хозяйке открыть крышку кастрюли и поинтересоваться, «чем это Люсенька сегодня собирается кормить своих мужиков». В любую из комнат других жильцов могла войти не стучась и страшно гневалась, если те запирались на своей жилплощади изнутри:
-… У нас, знаете ли, никаких секретов друг от друга нет. Мы не террористическая организация и в своих комнатах динамит украдкой не варим!..
Какой динамит? Откуда Серафима знала способ его «приготовления» (в смысле – «варку»)? Трудно сказать. Но так было. И все воспринимали её вмешательство как должное.
Думаете, быть такого не может?
Как же! Полные тёзки Серафимы, США, то есть, держава всемогущая, разве не так ведёт себя в нынешнем мире?.. А ведь, как известно, «океан отражается в капле».
Серафима и «порошок белый в пробирке» нашла. У одинокого сорокалетнего Николая, тихого пьяницы, после того как он вздумал петь русские народные песни у себя в комнате, где закрылся на щеколду и Серафиму не впускал. Нашла, значит, и милицию вызвала. И забрали Колю до выяснения. Через день отпустили. Когда он вернулся, Серафима сурово погрозила ему пальцем и только сказала:
- Смотри у меня! Выселю!!.
Но однажды…
Как писал поэт: «Все сказки начинаются с однажды…», в освободившуюся комнату Натальи Кирилловны (в девяносто старушка умерла) въехала «чуть-чуть пожить» после развода с мужем, как она сама говорила, внучка покойной Людмила, которая раньше в коммуналке не появлялась. И когда в первое же утра после её вселения Серафима подошла на кухне к её сковороде и, приоткрыв крышку, понюхала содержимое, Людка, не говоря ни слова, открыла кастрюлю самой Серафимы Шимановны и… (вот не вру! Христом Богом могу поклясться!!.) … плюнула в эту кастрюлю.
Все в это время на кухне бывшие на несколько мгновений «расстались с жизнью», а сама Серафима начала закачивать себе в лёгкие воздух, чтобы… Но не успела, ибо Людка подошла к ней близко-близко и прошипела:
- А в следующий раз я башку твою в эту кастрюлю засуну. Надеюсь, моя мысль достаточно однозначна и понятна?..
Серафима… Серафима… сглотнула то, что собиралась обрушить… и пошла к себе в апартаменты.
Двое суток никто из коммунальных жильцов её не видел. И из комнат её никаких звуков не исходило. Тогда делегация жильцов отправилась к Григорию.
Кто такой, спрашиваете, Григорий? А разве я вам не сказал? Так это тот самый бывший муж Серафимы, который жил теперь дверь в дверь с её комнатами.
Люди рассудили, что он имеет право. Родственник всё-таки.
Григорий слушал делегатов, держа ложку с манной кашей в руке, потому как в это время кормил свою сестру. Что она инвалид детства, я вам уже говорил. Вот, стало быть. Выслушал. Положил ложку, вытер руки о надетый передник, глянул на сестру и сказал ей: «Я щас, Верочка…»
И пошёл к Серафиминым дверям.
Там постоял, помялся в нерешительности.
И постучал. Интеллигентно так. Три раза.
Затем приложил к дверям ухо и стал прислушиваться.
Ти-ши-на…
Тогда он дверь попытался открыть, но та оказалась закрытой изнутри на щеколду, будто бы Серафима «варила динамит» все эти двое суток.
Одним словом, Николай, тот самый пьяница-«наркоман», бывший в быту неплохим слесарем, дверь-таки вскрыл.
… Когда её медленно так открыли, то увидели, что Серафима Шимановна Аркадина лежала на полу, нелепо, как сломанная кукла, вывернув ногу.
А в комнате уже начинал собираться удушливый запах…
