Жизнь у Зиночки была блёклая какая-то и плоская. Всегда.
И когда с родителями ещё жила. Они её каждые выходные возили на дачу. Это огород у них так назывался. Когда-то, «во времена досюльные», маме на работе дали пять соток вспаханной земли. И они стали создавать с папой «загородный рай». Сажали там клубнику какую-то породистую, которая должна была плодоносить чуть ли не всё лето, тощие холудки яблонь и груш. Такие, наверное, должны были везти в ракетах наши космонавты к другим мирам, веря, что «и на Марсе будут яблони цвести». А параллельно создавали дом. Из кирпича, настоящий, под шиферной крышей, где была одна крошечная комнатка и веранда, с отгороженной на ней кладовкой под садовый инвентарь.
Вот ради этого великолепия и вставали они всё лето с первыми лучами солнца, хватали с собою полуспящую Зиночку и неслись к автобусу номер два, что вёз дачников со всего их небольшого города в сторону аэропорта, не доехав до которого, вся эта нагруженная вёдрами и лопатами толпа вываливалась. Автобус «худел» и полупустой ехал дальше, а дачники, блестя взорами собственников, почти рысцой устремлялись к своим садовым участкам, чтобы строить обеспеченное и сытое будущее для своих семейств. Зиночку в белой панамке за всеми этими людьми и граблями едва можно было разглядеть.
Она уже хотела есть и пить, но… Родители ничего из съестного с собою не брали, ибо планировалось, что они «быстренько, по холодку» всё переделают и вернутся домой, чтобы успеть ещё отдохнуть накануне грядущего понедельника перед телевизором. «По холодку» затягивалось до трёх часов дня, когда полумёртвая Зиночка и есть уже не хотела.
Вот за это она «дачу» и ненавидела всеми фибрами души, как только может ненавидеть молодое, свободомыслящее создание десяти лет от роду.
Когда Зиночка выросла и училась уже на первом и втором курсах местного строительно-дорожного института, на дачу её всё равно таскали. Даже когда начиналась летняя сессия. Родителям так было спокойней: ребёнок был на глазах. Зиночка лежала в высокой траве у дороги и читала свои учебники по водоснабжению и канализации, по отсыпке дорог и бетонному их покрытию, а в понедельник шла на экзамены, которые сдавала, однако, хорошо.
Когда, уже после института, папа с мамой, с разницею в год, отошли в мир иной, то первое, что сделала Зиночка в качестве законной наследницы, так это продала дачу. Сразу же. С глубоко мстительным чувством. Поначалу была даже мысль, а не сжечь ли её дотла, чтобы на пепелище сплясать твист, растирая в прах ненавистные ей головешки. Но здравый смысл возобладал. И вырученные от продажи собственности деньги потратила она на ремонт другой собственности – своей двухкомнатной квартиры, чтобы и тут ничто не напоминало о прошлой убогой в своей праведности жизни.
И начала Зиночка самостоятельно, значит, существовать… Начала, стало быть…
Но жизнь эта оказалась удивительно похожей на папин с мамой быт. Только без дачи. Только в одиночестве.
Работала она в конторе по специальности, то есть, «водоснабжала и канализировала»: не сама, конечно, она же инженер. Бумажки перебирала и составляла. А коллектив оказался женским почти на сто процентов. Были у них Фёдор Степанович, электрик, и Серёжка-сантехник. Фёдор Степанович был женатый старик под пятьдесят. А вот Серёжка – чуть старше Зиночки. И хоть по утрам от него всегда разило перегаром, он ей нравился. Поэтому, после того как однажды отметили Восьмое марта с коллективом, Зиночка зазвала его к себе.
Очень быстро накрыла журнальный столик в гостиной, увенчав благородное пиршество бутылкой дорогого коньяку, которую, почти всю, Серёжка выпил один и совершенно осовел.
Ночь была постыдной и отвратительной, когда казалось, что это Зиночка насиловала полудохлого мужчину, слабо соображавшего, что вообще происходит.
Позже продолжения отношений он не захотел. Да и Зиночке было противно.
Так вот она и не смогла разрушить своего одиночества. Потом, с разницею в несколько лет, были ещё две или три попытки, которые оказались не менее пошлыми. И в мужчинах Зиночка полностью разочаровалась.
Когда однажды, вернувшись с банкета из ресторана, где они опять с коллективом отмечали Восьмое марта, Зиночка подошла к зеркалу, откуда на неё глянула стареющая женщина за сорок с грустными, как у есенинской коровы, глазами и опущенными уголками рта, то она поняла, что спасет её только ребёнок. А потому назавтра, взяв накопившиеся отгулы, она начала действовать.
Отдел опеки и попечительства. Ещё какие-то там инстанции. Дом малютки…
Одним словом, уже через два месяца она была матерью Юрика – хорошенького светловолосого мальчугана полутора лет.
Поначалу всё было чудесно. Новая роль мамы ей ужасно нравилась. И она даже полюбила гулять с сыном в сквере Дворца металлургов, надев туфли на высоком каблуке и кокетливую шляпку, которая удивительно интеллигентно отбрасывала тень на её лицо почти до самого подбородка.
Зиночка очень торопилась, а потому отдала сына в школу уже в пять лет, веря, что уж её-то ребёнок бесспорно обнаружит всевозможные таланты сразу же, как только переступит порог учебного заведения. Но способности как-то всё не обнаруживались и не обнаруживались. Более того, Юрик учился откровенно плохо. И потому вскоре Зиночка стала жестоко избивать его за малейшую провинность в школе.
Однажды она заметила, что испытывает почти наслаждение, когда это делает, потому что била мальчика и плакала, плакала, но била. И плакала из жалости к себе. К своей сразу же не задавшейся жизни. Жалела себя за то, что осталась одна, за то, что продала дачу, где могла бы проводить выходные, сидя в тишине на природе, а теперь вот вынуждена заниматься чужим ребёнком с явно дурной наследственностью, который даже таблицу умножения всё ещё не может выучить, хоть и учится уже в третьем классе.
За всё за это она однажды повезла мальчика для обследования в психиатрическую клинику, где он пролежал почти год. Перед самой выпиской его оттуда она приехала к нему и сообщила, что через суд оформила отказ от материнства. И после выписки из клиники он отправится в детский дом.
Расставание было ужасным. Когда Зиночка возвращалась домой, она даже плакала, прижимая к уголкам глаз крохотный надушенный платочек. Хорошо, что на ней была изящная шляпка, из-под полей которой пассажирам в трамвае не было видно её искренних слёз…
Когда через много-много лет уже двадцатилетний Юрик с беременной женой стоял на пороге Зиночкиной квартиры, куда приехал, чтобы познакомить мать своего будущего ребёнка с единственной женщиной, которую в своей жизни называл мамой, та открыла на звонок дверь и, подслеповато щурясь, спросила только:
- Вы кто?
- Здравствуй, мама, - как-то сразу засмущался он. – Вот, хотел тебя познакомить со своей же…
Дослушивать Зиночка не стала. Только и ответила:
- Вы ошиблись. Я вас не знаю…
И захлопнула дверь. Теперь уж точно навсегда.
