Аксиома: военный человек, красивый-здоровенный, всегда лучше гражданского хлипкого очкастого хлюпика!
Я, курсант военного училища, не раз подтверждал сию нетленную аксиому в бесконечных спорах со своим единокровным медлительным братухой Ромой. Старшим братухой.
Очередной шанс победить гражданскую личность предоставился мне в очередном отпуске.
Братуха мой Рома только-только закончил малярно-кефирное учебное заведение и получил диплом маляра-альфрейщика. И устроился малярничать по своему профилю. Художником, блин, оформителем в Дом культуры маленького захолустного городишки Котово Волгоградской нашей губернии.
Я, великолепный умный красиво-здоровенный военный, решил, сделав крюк по дороге домой, проинспектировать старшего братуху.
Ну и, при необходимости, наставить неразумного дитятю на путь истинный.
Неразумное великовозрастное дитё, конечно же, нуждалось в экстренной помощи бравого курсанта.
Ромик нашёлся в огромном пустынном зале местного котовского дэ-ка, то бишь Дома культуры.
Братуха громко сопел возле приставленного к стене здоровенного десятиметрового полотна, натянутого на деревянные рамки, и горестно так сокрушался.
- Срочное дело! - тяжко вздохнул он, поясняя свою величественную грусть-печаль. - Вечером здесь будут танцы. А плакат нужен для комиссии. Кровь из носа! Телевидение из Волгограда едет.
- Ну и чё? Рисуй! - хмыкнул я, сдвинув фуражку на затылок.
- Не успею! - грустно почесался Рома. - Видишь какой здоровенный! Тут нужны строительные леса!
Военный мой разум чуть не заклинило от странного такого вывода.
Ничё не понятно!
Какие леса? Зачем леса?
Видя моё военно-казарменное неразумение, братуха принялся читать нудную-занудную лекцию о строгой технологии малярного процесса и невозможности нарушить эти самые технологии.
Пришлось мне остановить словоблудие малярного эскулапа. И рассказать о том, что военно-училищные преподаватели вбили в наши бестолковые буйные головы такое понятие, как рацуха.
- Какая рацуха? - опешил глупый мой братец.
- Рацуха, - пояснил я, - это рацпредложение! Наши преподы обязали каждого курсанта внести любое рацпредложение. Мы и внесли. И деньги получили. Очень выгодное это дело, вносить рацуху.
Ничего не поняв из моей торжественно-мудрой речи, Рома отвернулся и тяжко вздохнул.
Повернулся и опять вздохнул.
И читалась в его наивных голубых гражданских глазах такая вселенская малярная скорбь, что военно-рационализаторский мозг мой возмутился:
- Рома! Нам ли быть в печали! Я ж рационализатор-изобретатель! Дай мне краски-кисти, без всяких лесов управлюсь. За пятнадцать минут!
- Да ну тебя! Шутник! - обиженно-обречённо прошептал брат.
Однако, подгоняемый страшным цейтнотом и воспоминаниями о буйном начальнике дэ-ка, Рома притащил четыре большие банки с масляной краской и маленькую кисточку.
- Беличья? - ехидно уточнил я, тыча кистью в полотно. - Или колонковая?
Это вспомнилось мне детдомовское прошлое, когда учились мы в Крыму. И вместе ходили в детскую художественную школу.
Молоденькая учительница враз раскусила меня как будущего гениального художника, затмевающего Репина и Васнецова. И страшно возмущалась, когда я отказывался прекратить художества.
Особенно возмущало учительницу, что я коверкаю её отчество.
Хотя чего тут плохого-вредоносного?
Ну, добавляю к отчеству букву "А":
- Татьяна Аромановна!
Ну чего тут такого? Может, слишком ехидно-противным голосом произношу священное имя?
Но смешно ж! Страшно смешно!
Полгода терпела меня Татьяна Романовна, пока не уговорила уйти подобру-поздорову. Но научила, однако ж, отличать колонковую кисть от беличьей.
Кстати, о белках.
Водились эти пушистохвостые зверьки на Южном берегу Крыма во множестве. И надоумили меня оторвать им хвосты и соорудить прекрасные кисти.
Чтобы приманить зверя, решил я использовать фисташку, растущую по-над городом Алупка.
Полазали-полазали мы по горам, да насобирали этих орехов.
- Лучшее масло для живописи - фисташковое! - заявил братуха. - Вот бы самим делать такое!
Меня, как будущего изобретателя, сразу же осенило. Блестящая идея! Супер! Чудный механизм по изготовлению масла!
Но помешала, как всегда, другая гениальная идея - о беличьих кистях, прыгающих без всякой пользы по высоченным кипарисам.
Взяв мешочек с орехами, я выдвинулся на исходный рубеж.
Но, пока приманивал противно-злобно цыкающих белок, мешок странным образом опустел.
От досады опустел. Злобные наглые зверьки так меня разозлили, покусав все пальцы, что пришлось сожрать весь наш боезапас.
Так что не выгорело у меня дело.
Ни хвостов, ни масла!
Но гениальность-то моя непревзойдённая осталась!
И сейчас, в захолустном Котово, рационализаторский гений решил спасти глупого гражданского братишку.
Отправив Рому в ближайшее кафе, я клятвенно пообещал выполнить заказ всего за полчаса.
Безо всяких там лесов.
Единственно, что брату пришлось принести - большую малярную кисть. Даже не кисть, а веник.
- Нам ли, бравым курсантам, быть в печали! - подтолкнул я братишку к выходу. - Не успеешь глазом моргнуть, заказ будет готов!
Рацуха моя была проста, как всё истинно гениальное.
Бросив здоровущее холстище на паркетный пол, я вгляделся в карандашные линии, начертанные братухой:
- Ха! Расправлюсь за десять минут!
И, плеснув из трёхлитровой банки, начал быстро растирать масляную краску по линии рисунка.
Следом - другой цвет.
Следом - третий.
Всё, готово! Уложился в пятнадцать минут!
Ай да Репин! Ай да сукин сын!
А тут и Ромик мой вернулся.
За его спиной маячил злобный начальник Дома культуры.
Злобствовать этот неприятный некультурный тип начал прямо с порога, бросив гневный взгляд на моё гениальное произведение.
И разошелся вовсю, когда мы с Ромой подняли шедевральное полотнище.
Орал начальник так страшно, что нежные интеллигентские уши моего братухи свернулись трубочкой.
Орать и материться, конечно, было с чего!
На прекрасном когда-то паркете отобразился весь мой величайший художественный шедевр.
Не сообразил мой изобретательский ум, что масляная краска просочится сквозь мешковину холста и нарисует копию прямо на великолепном когда-то полу.
Пока директор надрывался и заходился в истошном рёве, я решил использовать английский безупречный метод.
- Через полчаса - последний автобус в станицу. Я побежал! - сообщил я взгрустнувшему братухе.
И скрылся по-английски, не прощаясь с некультурным и матерящимся как сапожник начальником.
Впрочем, Ромик тоже попрощался с этим мерзким оручим матершинником.
На следующий день печальный мой братуха появился в станице. Был он странным образом печален:
- Выгнали меня с работы! Такая вот рацуха- братуха!
