... а фокус, помимо прочего, заключается в следующем: достичь Луны невозможно, как быстро и сколь длительно ни лети; нет, повторяет доктор, мой собеседник – а я, стоя у полуночного окна, глубокомысленно-рассеянно рассматриваю сетчатокрылую мошку (chrysoperla carnea), изящную, как миниатюрная изумрудная Эйфелева башня, мембраны крыльев на обратной поверхности стекла, бронзово полуосвещенного изнутри комнаты, – речь вовсе не о пресловутом мондиалистском заговоре; но корабли людей, вне всякого сомнения, швартовались у одного из небольших островов или архипелагов атмосферного океана, из тех, что не слишком отдалены от Земли; они, корабли, даже не пересекли черту, отграничивающую отмель внутреннего моря, примыкающего к Земле, от собственно акватической стихии неба; это сходно с тем, как если бы ты начал считать и досчитал до первого алефа, до простой натуральной бесконечности, однако ни на иоту не приблизился к старшему алефу, к бесконечности континуума; это, добавлю, точь-в-точь, будто ты плывешь во тьме, в антрацитовой воде – на горящий холодным светом маяк, но он отдаляется от тебя, становясь в то же время, непонятным образом, все отчетливей и крупнее, и плыть еще целую безнадежную вечность, разрастающуюся, словно пузырь инфляционной Вселенной; это, наконец, подобно тому, как мужчина, согласно теориям непогрешимых психологов, жаждет вернуться в материнскую утробу; вгрызаясь жвалами челюстей и жалом языка в жгучую рыхлость женского чувствилища, он рвется в чрево, но блаженная невесомость матки мнится ему все недостижимее – доктор говорит спокойно, удобно расположившись в кресле, иногда стряхивая пепел сигареты – он искрит магматически – в круглую пепельницу, сжатую в правой руке; и я чувствую вибрирующую волну; это приятно свербят, возбуждаемые приливными силами новолуния, многочисленные нарывы и гнойники – ими покрыто мое тело
