Ночи на Кипре особенно хороши…
Если вам повезло, и окна пусть даже вашего временного дома смотрят на море, то с приходом каждой ночи начинается настоящее пиршество для глаза. Деревья, стоящие вдоль линии берега, превращаются в прихотливую чёрную кайму, строго подчёркивающую изысканное мерцание моря, которое, словно кубачинская чеканка по серебру, всё сплошь испещрено микроскопическими рытвинами, на дне каждой из которых покоится дымный мрак. Зато тончайшие перегородки между ними матово и подвижно мерцают под яркой луной, светом своим вдыхающей жизнь в эту слишком красивую, чтобы быть настоящей, картину. Реалистичность всего, что сейчас изнывает перед твоим взором в своей неописуемой красоте, ещё более усиливает едва ощутимое дыхание морского горько-солёного бриза.
Глядя на всё это, хочется, чтобы рядом был хотя бы кто-то, и ты мог видеть, как счастье жить наполняет собою душу пусть только одного ещё человека.
Вот в одну из таких ночей мы и разговаривали с Харлампием, сидя на открытой веранде небольшой таверны в Айя-Напе – небольшом приморском городке на востоке острова.
Учитель
Это Харлампий – учитель. Грек-киприот, невысокий человек с крупной головой, украшенной большими залысинами в курчавых волосах. Ему сейчас сорок. Он родился и вырос на Кипре. Отсюда, наверное, и какое-то жидкое сияние его нестерпимо жгучих чёрных глаз. И он рассказывает мне о школе, в которой работает уже пятнадцать лет.
Учатся здесь школьники двенадцать лет. И Харлампий преподаёт им математику, ставя своим ученикам оценки по двадцатибалльной шкале. Всего у него три класса. В классах по десять человек ребятишек. Харлампия несколько раз приглашали для работы в частную школу, но он совершенно осознанно говорит мне, что не хочет зависеть от прихоти и произвола хозяина, хотя зарабатывать там можно существенно больше, чем зарабатывает сейчас он. В месяц Харлампий получает 3250 евро и говорит, что этих денег ему хватает, чтобы содержать семью и даже позволять себе некоторые удовольствия. Я спросил его, исключены ли «прихоти и произвол» директора в государственной школе. Он почти удивлённо смотрит на меня своими мерцающими глазами и отвечает:
- Конечно. Есть же опекунский совет, куда я всегда могу пожаловаться в случае неправомерных действий со стороны руководителя в мой адрес. И совет всегда примет мою сторону, защитит и найдёт решение, которое всех устроит.
Мне ужасно приятен наш разговор, а потому я продолжаю спрашивать:
- И это самая большая проблема в ваших школам, Харлампий?
Он на мгновение задумывается, переводит свой влажный взор на мерцающее море и отвечает и мне и морю:
- Нет. Пожалуй, самая большая проблема – это наши гены. Кипр ведь остров, в общем-то, небольшой. Сейчас здесь живет примерно восемьсот тысяч человек. Почти все друг с другом в родстве. Вот проблема близкородственных браков и была до недавних пор основной у нас. Дети от этих браков часто рождались… (Харлампий пытается выбрать самые мягкие слова, чтобы не обидеть даже тех, кто сейчас его не слышит)… с пониженными умственными способностями. Сейчас молодым людям, решившим вступить в брак, государство предлагает пройти специальный медицинский тест, на предмет здоровья их будущего ребёнка. И, если есть хоть малейшие опасения, молодым людям предлагают не обзаводиться собственным ребёнком, а усыновить сироту. Однако рекомендации эти не носят обязательного характера, если, всё же, будущие супруги захотят рискнуть…
Харлампий замолчал, любуясь засеребрившейся вдруг полосой морской глади, а потом продолжил:
- Когда умер ваш Советский Союз, на Кипре появилось много русских греков. Они-то и привнесли сюда новую кровь и свежие мозги, хотя киприоты так и не признали их своими. Но от браков местных с ними рождаются удивительно красивые и очень смышлёные ребятишки. Есть у меня Одиссей Осипов, в седьмом классе. Славный паренёк. Сейчас вот самостоятельно взялся изучать китайский язык, потому что кипрский диалект греческого и русский для него родные.
Я понимаю, что он имеет ввиду, говоря о диалекте, потому что даже для моего славянского уха различимы слишком густые шипящие, которых совершенно нет в греческом, у киприотов-греков.
Харлампий, словно очнувшись, взглядывает на часы и предлагает отправляться спать, пообещав, что завтра познакомит меня «с одним болгарином», который мне должен очень понравиться…
Официант
Когда мы пришли с Харлампием в ресторан, он попросил у распорядителя, чтобы к нашему столику подошёл Бобби. Уже через мгновение перед нами стоял невысокий, почти лысый человек с явным брюшком, которое, однако, его совершенно не портило, как и огромный, несколько загнутый книзу нос, и невероятной красоты улыбкой, когда даже при малейшем движении губ обнажаются сразу все зубы, сияющие перламутром на сильно загорелом лице.
- Бобби? – удивился я, когда мы знакомились. – Но это ведь Роберт в полном варианте имени. Разве в православной Болгарии дают такие имена детям?
Мой новый знакомый вновь озарил нас перламутром своего физического совершенства и ответил по-русски, но с сильным акцентом:
- Вообще-то меня зовут Борислав. Но местные не могут запомнить, а тем более выговорить это имя. Потому и – Бобби.
И вновь разулыбался.
Разговор наш с ним получился отрывочным, потому что Бориславу нужно было выполнять свои обязанности официанта. Он часто отлучался, но через некоторое время вновь подходил к нашему столу.
- Скажите, Борислав, а семья у вас есть?
- Конечно. Жена работает горничной вот в том отеле…
Он указал рукой на стоящий чуть на горе отель совсем не далеко от ресторана, где мы сидели.
- А дома у меня остались сын и дочка. Они сейчас у моих бабушки и деда, которые в своё время и меня воспитали. На прошлой неделе бабушка умерла. Старенькой она уже совсем стала – 84 ей было. Я летал домой, чтобы помочь деду её похоронить. Потратил на это все наши с женой накопления за последнее время.
- А почему дедушка и бабушка, Борислав? Что сталось с вашими родителями?..
- Я не хотел бы о них говорить… - отвечает он после небольшой паузы. – Бросили они меня. Совсем маленьким. И уехали искать счастья в Аргентину, кажется…
Мне не хочется обижать Борислава сочувствием, а что сказать – просто не знаю. К счастью для меня, - он опять отошёл к столику, за которым неопрятный и уже изрядно захмелевший немец призывно помахивал ему рукой. Я остался один, потому что Харлампий ушёл, чтобы не мешать нашей с Бориславом беседе, которая, как он и обещал, и вправду меня заинтересовала.
Море всего в двух шагах от людей чуть-чуть подстанывало прибоем. И в черноту рано наступающей кипрской ночи вдруг, словно из неоткуда, из его черничной мглы врывались белые барашки волн, как воспоминания, рождавшиеся странно, мгновенно и неизбежно…
Когда Борислав вновь ко мне подошёл, у меня уже был готов следующий вопрос:
- А ехать сюда было обязательно, Борислав?
- Конечно. Иначе мы с женою не смогли бы прокормить ребят.
- Разница в заработке такая существенная?
Взор его чуть поблек, словно он раздумывал, стоит ли меня посвящать в такие сокровенные тонкости жизни. Потом вновь чуть полыхнула лучезарная улыбка. И он продолжил:
- У меня выходит примерно тысяча евро в месяц. Столько же у жены. Поэтому – да. В Болгарии это было бы в четыре раза меньше. А здесь жене при отеле дали комнату… Не комнату даже, а – кладовку. У нас даже окна нет. И потому, чтобы ночью любоваться морем, мы выходим за двери и садимся на высокий порог. И смотрим. И мечтаем, когда настанет время, и мы будем жить вместе со своими детьми и не увидим их слёз при очередном расставании с ними.
Мне близка и понятна его грусть. И для того чтобы увести разговор в сторону от волнующей темы, спрашиваю его:
- Скажите, Борислав, а в сегодняшней Болгарии есть великие люди?
Он ни секунды не медлит с ответом и говорит, словно выбрасывая слова:
- Нет. Ни одного. Раньше были. Ушло, видно, их время сегодня…
И опять улыбается, но уже не мне, а мерцающему во тьме морю и всему тому хорошему, что осталось для него в прошлом. Бабушке своей, наверное, тоже.
- А в России нынешней великие остались? Как вам кажется?
И снова он не медлит с ответом. Отвечает мне. И глаза при этом делаются острыми и какими-то прозорливыми, глядя на меня:
- Конечно! Ваш Президент… Он для вас для всех – царь-батюшкО (Борислав многозначительно выговаривает окончание последнего слова и даже чуть приподнимает палец кверху). Любит вас и печётся о вас… Так мне, по крайней мере, издалека кажется. А ещё – Шойгу и Лавров. Они его верные визири. Потому что у вас царство, и вы всегда в царстве жить будете. Болгарам тоже нужен царь, я думаю…
- А Медведев? Разве он не человек нашего Президента?..
- Он? Нееет… Его вы смело можете отправить в Болгарию. Здесь он ничем не будет выделяться из среды тех, кто сейчас сидит на троне и возле него в Софии.
В этот момент на пороге ресторана возникает почти символическая, будто бы выточенная из мрака фигура женщины, которую я даже толком разглядеть не могу, потому что длинный прозрачный шарф обвивает её голову и почти половину тела. Она призывно машет рукою Бориславу, и он, обращаясь уже ко мне, говорит:
- Вы извините. Моя смена закончилась. И мы с женою идём домой. Хотите, мы проводим вас до вашего отеля? Она-то и познакомит вас с Агнешкой. Потому что она – наша: тоже славянка…
Агнешка
Она, оказывается, работает на ресепшн в одном из прибрежных отелей Кипра. Действительно, - славянка. Анешка – из Польши.
Когда-то я слышал, что полячки – самые красивые женщины Европы. Увидев Агнешку, понял, что это – правда. Она натуральная блондинка цвета спелой ржи, чуть-чуть выгоревшей на солнце. Волосы до плеч. Замечательная фигура у этой невысокой молодой женщины. А серые глаза так строги и значительны, что единственная вольность, которую можно позволить в её присутствии, - это читать стихи. Но стихи настоящие, без всяких там «розы – морозы – мимозы». По невероятной красоты серым глазам видно, что каждому вашему слову, движению, вздоху она даёт оценку. И очень не хочется оплошать перед нею.
- Скажите, Агнешка, - спрашиваю я её, - неужели обычные поляки считают русских сегодня чуть ли не главными своими врагами?
Глаза моей собеседницы чуть вспыхивают удивлением и почти испугом:
- Нет, что вы! Разве вы не понимаете, что это всё придумывают политики, преследуя только им одним понятные цели?
- Но ваш сумасшедший Качиньский говорит…
Агнешка чуть приспускает ресницы и мудро так отвечает, что я чувствую, будто многого ещё не понимаю в жизни:
- У каждого народа свои сумасшедшие. Есть они и у поляков. Есть, наверное, и у русских. Но сегодня поляки по-прежнему помнят, кто заслонил их собою от фашизма, кто спас Польшу от небытия. Но и обиды помнят, хоть и стараются не опуститься в этих обидах до мелочных разборок. Вот, знаете, я познакомлю вас с Ганной, и в ней вы, наверное, увидите настоящее внутреннее достоинство…
Проститутка
Это Ганна оказалась проституткой, приехавшей добывать свой нелёгкий хлеб на Кипр с Украины.
Ей лет, наверное, тридцать или чуть больше. Она призывно, ослепительно хороша собою. Думаю, что именно о таких говорят «женщина навсегда». Мужчины не могут не