Сватовство

             


«Одно из самых обычных заблуждений состоит в том, чтобы считать людей добрыми, злыми, глупыми, умными. Человек течёт, и в нём есть все возможности: был глуп, стал умён, был зол, стал добр и наоборот. В этом величие человека. И от этого нельзя судить человека.  Ты осудил, а он уже другой», - когда-то  записал в своих дневниках Лев Толстой.
С великим спорить трудно, а порою – почти невозможно. Жизнь подтверждает его правоту всякий раз, если в неё, жизнь эту самую, всмотреться пристальней, попробовать отделить зёрна  от плевел, и тогда сердцевина истины станет особенно понятна и осязаема…
Но сегодня думать о таких сложностях не хочется, потому что с самого утра жарко. По-настоящему, по-июльски, будто воздух, ударившись о раскалённые стены домов грудью, мячиком отскочил на асфальт, ещё более горячий, и застыл, покорно склонив голову перед  солнцем,  изливающим  лето с неба.
И только у Маши зима внутри. И стужа лютая. Так что нынешнее лето происходит без неё…
Школа только что осталась позади. Об институте думать надо, как и положено выпускнику. А Маша беременна. Какой уж теперь институт. И Юрка оказался предателем. Она когда сказала ему о ребёнке, он только губу закусил, отвернулся к окну и ответил:
- Я, конечно, был первым… Но ведь мог быть и второй…
Маша тогда даже плакать не смогла. Просто стояла и смотрела ему в спину. А спина была как спина: спокойная такая. И дыхание ровное. Маша ещё с ним говорить хотела, потому что сама не знала, что же ей теперь делать. Но тут в двери позвонили – мать с работы пришла. Юрка открывать пошёл. Там, в прихожей, с матерью поздоровался и ушёл.
Мать прямо от дверей к Маше в комнату вошла и спросила, что случилось. Маша даже растерялась, а потому и выпалила:
- Ничего не случилось. Просто я беременная…
Мать стояла и смотрела ей прямо в глаза. А потом выкрикнула… Но что выкрикнула, Маша не расслышала, потому что звук её голоса заглушила пощёчина, которую мать ей отвесила.
И вот тут-то зима и началась внутри Маши. Будто снег сразу повалил и засыпал её по самую макушку. И холодно сразу стало. И пусто. Вокруг и внутри.
Мать ещё что-то кричала. Но через снег ведь не слышно. А потому Маша присела на краешек своего дивана и плакать начала. Только слёзы внутри оставались, не выкатывались из глаз, а прямо в душе замерзали, в шарики хрустальные превращались. И Маша прямо слыша, как эти шарики  там, в пустоте, перекатываются.
А мать выскочила из комнаты, а потом входная дверь хлопнула, и – тишина. И осталась Маша один на один со своими замёрзшими слезами прямо среди жаркого июльского вечера.
Легла она, в клубочек свернулась и только тут плакать начала, по-настоящему, по-девчачьи. Носом шмыгала и всхлипывала. И так ей жаль было!.. Не себя, нет: ребёночка, который ещё не родился, а уже никому не нужен. Ни отцу своему, ни бабушке, ни ей, матери  непутёвой. И не рад ему никто…
И уснула Маша, хотя за окном ещё светло было. И даже что-то во сне видела. Проснулась, когда кто-то рядом с нею сел и по голове гладить стал.
Мать вернулась. Это она гладила и говорила:
- Машунь, детонька, ты прости меня. Дура я, хоть и не совсем ещё старая. Тут радоваться надо: моя дочь совсем уже выросла. Скоро сама мамой будет. А я…
Мать плачет, ладонями слёзы по щекам размазывает, а сама всё говорит, говорит:
- Я вот только, знаешь, о чём думаю? Только бы не мальчишка родился, только бы не мальчишка! Потому что мужики – они все – сво… Ну, короче говоря, никто из них никогда, ни одну женщину понять и пожалеть по-настоящему не мог: что отец твой… да и мой тоже!..
Тут и Маша уже заревела. Да громко так, прямо по-бабьи. Приподнялась, прижалась к матери, обняла её, маму свою – самого дорогого для неё человека. И ревут так обе, каждая свою долю оплакивают. И тепло им вдвоём. Да и лето же на дворе!..
А тут – опять звонок в дверь. Мать длинно так шмыгнула носом, втянула в себя всю бабью жидкость, остановила собравшуюся вскочить Машу:
- Лежи, дочк, я открою… лежи…
И пошла открывать, на ходу поправляя причёску. Потому что трагедия-то трагедией, но вдруг за дверями мужчина. Неприлично же как попало выглядеть-то!
Открыла. А на пороге и правда – мужчина. Да не один. А целых двое! Юрка, а впереди – его отец. Он-то и начал говорить первым:
- Здравствуйте, Мария Семёновна. Вы уж извините, что так поздно. Но оболтус  мой рассказал тут… Всё рассказал, без утайки, кажется…
Повернулся к сыну и уже у него спросил:
- Или не всё, папаша будущий?..
Юрка только голову опустил. А отец его продолжил:
- Вооот, стало быть, и пришли мы, оба, чтобы у вас просить руки вашей дочери, если, конечно, Маша простить его сможет за те слова, что при прощании ей сказал. И снова на Юрку глянул. А потом отвесил ему подзатыльник и добавил:
- Иди, гадёныш, проси прощения у девочки! А не простит – и ты мне не сын!..

… Да… «текуч» человек, изменчив. Иногда вот наделаем глупостей, и сами не ведаем, как же всё исправить. Хорошо, что рядом с нами наши мамы и папы есть. Они-то плохому не научат…