О воровстве рассказ. А ведь поэт и писатель должен быть человеком высоконравственным. Где-то слышал об этом! Или читал? Поэты должны проповедовать красоту мира и милосердие людское. А я что? Посмотрел на свои творения – нет, нет, нет, сплошное пьянство и разврат. Разврат и пьянство. Чистой воды негативная графомания. Видно далеко ещё мне до того часа, когда меня назовут хоть мало-мальским писателем. Кандалы грехов на ногах моих. И на руках оковы.
А уж до поэта мне точно никогда не дорасти. Не получается у меня писать о людях искренних и честных, праведных и милосердных, не могу воспарить над суетным миром. Или мало в жизни мне таких встречалось, или свойства памяти у меня таковы, что помнятся всегда поступки с минусовыми знаками, а вот где же проза о цветочках и птичках и солнышке? А нету такой, да уже и не будет наверно. Вот и сейчас хочу рассказать, как мы воровали деньги у простого советского народа. Стыдно. Чувствую, исключат меня из списка избранных, те немногие у кого я там, в этих списках есть. Потому что не может остаться без наказания всякий плохой поступок нами совершённый. Намеренно ли это было сделано или случайно. Но признаться надо, не умирать же, не исповедавшись. В церковь я не хожу – не крещённый. И так я думаю, а чем мне творчество не храм? Книга, это тоже церковь своего рода. Со своими стенами и алтарём.
Многие наверно не поймут, с чего начинается рассказ. Потому что давно это было. Ох, давно! А начинается он с кассы. Раньше во всех видах общественного транспорта кроме громко чавкающих компостеров, висели такие вот сундучки с прозрачной пластиковой крышкой и узкой прорезью для монет. Сбоку торчала круглая карболитовая ручка. Кинул в прорезь шесть копеек, повернул ручку и отрываешь появившийся из щёлочки синий билет. Посмотришь сразу – счастливый-нет? Нет, нету в жизни счастья! Потому что висели эти коробки всегда очень неудобно, так как изначально в автобусах они не были предусмотрены и поэтому лепили их водители сами обычно над одним из сидений. И пассажир, сидящий на этом месте, всегда рисковал заехать головой в железный угол коробки на крутом повороте. Это же была оказывается очень травмоопасная вещь. На себе испытал.
Выделил один раз наш заводской профком, двадцать бесплатных билетов в театр оперы и балета. И пошла председатель месткома распостранять их среди токарей, слесарей и фрезеровщиков. Надо было видеть их щетинистые непохмелённые лица, когда она предлагала им билеты на лучшие места в театре. Сначала они долго не могли понять, зачем над ними так жестоко шутят? А когда понимали, что это всё всерьез, просили председателя месткома заткнуть уши и сначала высказывали ей всё, что они думают об опере. Со второго захода высказывали всё, что они думают о балете. А с третьего, всё, что думают о напомаженных балерунах в колготках в частности. Слова все были русские – самые простые и короткие. О чьей-то там матери, о непрерывном процессе деторождения и о процессах его герметичного предотвращения. Председатель месткома выскочила из курилки, краснее вымпела победителя социалистического соревнования, висевшего на стене.
Но она была настойчивой дамой и до конца смены всё же сумела втюхать работягам девять билетов. Одним из этих пролетариев был я. Но я взял билет добровольно и с большим удовольствием. Потому что в театре бывал не часто и этого балета раньше не видел. Но эстетика движения оказывается всегда подрёмывала у меня в душе. Балет назывался – «Сотворение мира». Автора, уже к сожалению не помню. Говорю же…, давно было. Я приехал с работы. Быстренько поел, помылся, побрился, погладил рубашку. И одев свой лучший, потому что он был и единственным, серый костюм тройку, поехал в город, на ходу вспоминая, как завязывается узел на галстуке. Вспомнил, завязал.
Те, кто бывал в Красноярске, знают наш театр имени Оперы и Балета. Прекрасное беломраморное здание не лишённое модернистского смысла и шика. Я бы предпочёл академический стиль в архитектуре, но когда его строили, то меня почему-то не спросили.
Я входил в театр торжественно, как в храм. Чему способствовала музыка предчувствий звучащая в моей душе. Бархатные бордовые кресла, роскошный занавес и таинственный свет настраивали на феерию чувств и красок. А когда я посмотрел на женщину сидящую рядом со мной, то чуть не лишился дара речи. Со мной рядом сидела неземная красавица с пышной копной белых волос, в декольтированном платье совершенно открывающим её роскошные плечи, руки и большую часть груди пятого размера. Разрез на бёдрах доходил до самых…, самых, уж и не знаю, как это сказать. В общем, до тех мест, где у обычных женщин уже надето нижнее бельё. Трудно было поверить, что ещё три часа назад, она бегала у нас по цеху, облачённая в обтягивающий комбинезон и вставляла краном двадцатитонные болванки, в держатели фрезерных станков. Это была крановщица из моей бригады - Валюшка. Что и говорить, начало балета я несколько пропустил, разглядывая до этого не виданную мной картину, испещрённую женскими тёплыми изгибами и плавными переходами из впадин в выпуклости. Удивительно много может женщина натворить с собой всего за пару часов.
На моём кресле лежала кем-то уроненная женская заколка. Простая чёрная проволочная заколка. Она-то и стала жертвой моих раздумий. Я вертел её в пальцах, сворачивал её то в колечки, то в крестики, то в квадратики, переводя процесс происходящий в моих мозгах, в процесс, происходящий в моих руках. Так мне было проще переваривать метамарфозы происшедшие с моей крановщицей.
А балет тем временем двигался по накатанной колее. Переливались бирюзой декорации, изображая высокие небеса над раем. Громко гремела музыка. Скрипки глушил барабан, грохотом разрывая небеса. И ангелы, потея и пыхтя, таскали на руках ангелиц осыпающихся на пол белой пудрой. Ангелицы в этом году уродились в отличии от ангелов на славу. Всё у них было не хуже чем у моей соседки по креслу. Сам бог отец смотрел на это очень неодобрительно, уж слишком откровенно лапали за выпуклости его небесное ангельское войско. Горестно кивал сияющим картонным нимбом. Музыка то убаюкивала, то настраивала на мажорный лад, то заставляла сердце стучать у самого горла. Дышалось в одну фазу со взлетающими в руках худых скрипачек смычками. В общем, балет мне очень понравился. Особенно если привосокупить к этому, пятьдесят грамм выпитого в антракте армянского коньяка.
Мы выходили после его окончания какие-то присмиревшие, чистые как после бани и задумчиво смотрели в небеса, видимо пытаясь узреть остатки только что виденного нами рая. Но небо было серым и дождливым. Валентину я где-то в толпе потерял. Так я и двигался к остановке, задумчиво сметая дождевые капельки со своего бледного от восторга лица. Автобус уже стоял на остановке, гостеприимно распахнув свои обшарпанные двери. И там уже сидела моя Валюха в нетерпении дожидаясь меня и сторожа от посягательств дермантиновое место рядом с собой. Сейчас невозможно представить такую картину – женщину в вечернем платье, едущую в общественном транспорте. Тогда тоже эта картина была редкостью, но поймать вечером наглое такси, даже если ты и готов расстаться с приличной по тому времени суммой, было очень сложно. Как на грех моё место и было как раз под неудобно прикреплённой к стенке кассой. Приходилось сидеть, слегка наклоняя свою голову к огромной копне белых волос торжественно возвышающихся на её голове. Волнующе пахло луговыми травами и земляникой.
Автобус медленно тронулся. Перекинувшись десятком ничего не значащих фраз о балете, мы стали коротать долгие полчаса езды до нашего захолустного микрорайона. Валентина закрыла глаза и то ли дремала, то ли ещё раз прокручивала в голове образы и пейзажи только что окончившегося балета. Понятно было, что она очень уставала уже и на работе, а тут ещё и вечер переполненный эмоциями. Голова её склонилась к моему плечу. Куртка распахнулась и мои глаза неизменно стали упираться в самый край её декольте. Как я не старался отвести взор, но это было уже выше меня. Чтобы как-то побороть искушение, я решил разбудить её и попросить застегнуть куртку. Пялился на неё не только я один, но и множество входящее-выходящих тоже. Чёрт меня дёрнул сделать это так не аккуратно. Я свернул из заколки, которую до сих пор вертел в руке крючок и засунул его за край платья, туда, где почти выглядывал наружу её сосок. И потихоньку потянул заколку вверх. Молодой был и глупый. Сейчас-то я бы не позволил себе такой идиотской выходки, а тогда…, ну что с меня можно было взять? Пошлый неумный ребёнок.
Её реакция была моментальной. В ту же секунду, её рука взлетела над моей головой прикрывая грудь. Я попытался быстро убрать голову из-под возможного удара и резко отклонился вправо, совершенно забыв, что там прямо у моего виска висит билетная касса. Удар головой в угол ящика был предельно точным. В глазах внезапно потемнело, сначала с чёрных небес на меня посыпались звёзды, а потом ничего не стало. Я выключился.
Очнулся я уже в Солнечном. Моя голова лежала у неё на коленях. Она гладила меня по щекам и как сквозь вату спрашивала, - Ты живой, Серенький? С трудом я вышел из автобуса и она опять спросила, - Тебя проводить? А то ты навряд ли сам дойдёшь? Я ещё был в прострации. А так как её дом был у самой остановки, то мы сначала зашли к ней попить кофе и успокоиться. Я лёг на диван отлежатся, да так и провалялся на нём до самого утра. Делая холодные компрессы и щупая рукой большую мягкую шишку на своей глупой голове.
Таким образом и сформировалось моё негативное отношение к автобусным кассам.
А тут ещё с моим соседом по общаговской комнате мы попали во временный финансовый кризис. До получки оставалось минимум полторы недели, а все деньги уже были потрачены на празднование дня рождения моей очень хорошей знакомой. Не было денег даже на обеды. Возможно, полторы недели и можно прожить на одной воде. Но при этом нужно лежать на диване и ни как не шевелиться. А тяжелый физический труд, моментально выжимал из моего не обогащенного жирами организма последние калории, так что темнело в глазах. Просить деньги в долг у женщин из своей бригады, я бы посчитал в ту пору началом своего морального падения. А у мужиков денег не было. Их кошельками распоряжались жёны. Ситуация была прямо таки тупиковой.
Мой сосед по комнате Валерка находился в точно такой же ситуации. В один прекрасный вечер он скомандовал мне сбор. И мы, заняв бумажный рубль у нашего вахтёра на пару часов, поехали с ним добывать деньги на обед. Честно сказать я не знал, как это можно было сделать в автобусе. Он знал. Оказывается, это был уже не первый раз, когда он так добывал себе на пропитание. При входе, он бросил рубль в кассу, оторвал два билета и остался стоять часовым у неё. Я сел на соседнее сиденье и наблюдал за ним.
Всех, кто пытался пропихнуть монеты в щель, он почти ловил за руки и очень убедительно повторял. – Пожалуйста, не бросайте в кассу, мы бросили рубль и нам нужна сдача! Человек смотрел в прозрачный пластик, Видел там бумажный смятый рубль
Славненько! 
А чтож вы ситуацией плохо воспользовались с Валюхой то 
Хорошо!
