Наташе Шилиной - с любовью
Холода наступили длинные и неуютные.
Лето началось.
Но это только в календаре.
На улице же серое и какое-то плоское небо прижалось к самой земле, словно раздавить её пытается. И в узкой щели между верхом и низом мечется ветер, сам ещё не решивший, разогнать ли ему облака или окончательно убедить людей, живущих в этой щели, будто запечные тараканы, что лета не будет: следующий сезон – зима.
И молодости не будет – сразу же начнётся ворчливая старость с мелкими, часто глупыми, придирками ко всему, что «не как раньше».
А учебный год только-только закончился, и впереди – три месяца счастья и почти свободы, когда утром можно вставать не когда нужно, а когда уже проснулся. На улицу выходить не потому, что идти надо, а потому что хочется просто. Вот как хорошо летом жить!
Сейчас же – как под дверью в какой-нибудь старой коммуналке, когда с одной стороны тянет холодом и сыростью, а с другой – удушающе невыносимый запах старых вещей и людей, покорной нищеты и какого-то коллективного безволия, когда «сели все хорошо, встали все тихо»…
Но это нас, людей поживших, на такие мысли наводит заоконное ненастье. А Мишка-то пожил ещё недолго, только четвёртый класс закончил, а потому так совсем даже не думал и томился у окна, ожидая, когда же придёт воскресенье и папа отвезёт его в деревню к деду с бабушкой. Потому что, знаете, что там?..
Счастье начинается ещё с дороги. Едешь себе, едешь по большому шоссе, а потом, когда уже надоело смотреть на бегущие рядом с тобой и навстречу машины, сворачиваешь на дорогу маленькую, которую можно и пропустить, не заметить за поворотом, потому что она прямо укутана вся лесом. Дорога такая узкая, а деревья по краям её такие огромные, что ветви тех, что справа, сплетаются с теми, которые слева. И получается такая большая зелёная-презелёная труба, которая, кажется, вот-вот закончится, но она делает очередной поворот, и оказывается, что снова нужно долго ехать. А потом вдруг впереди – свет и простор. И в поле выскакиваешь, как в другую реальность. И здесь, оказывается, ещё лучше, чем в лесу!
Едешь, едешь по этому полю, и вдруг, прямо тебе навстречу из-за пригорка выныривает деревня. Игрушечная такая. С домами, утонувшими в палисадниках так, что одни только крыши и видно. С колодезными журавлями, там и тут выглядывающими из зелени садов. И когда по деревне едешь, то собаки у заборов лежат и жмурятся, делают вид, что им и не в диковинку вовсе проезжающая машина – всякого транспорта они тут нагляделись.
А прямо за поворотом улицы – дом. Здесь и живут Мишкины дедушка с бабушкой.
А сам Мишка как выскочит из машины, как побежит, быстрее папы во двор. А бабушка выйдет на крыльцо, всплеснёт руками и боком начнёт спускаться со ступенек. А сама всё говорит и говорит:
- И кто же это к нам с дедом приехал? Что за королевич такой заморский? Я прямо даже и не узнаю!..
А дедушка стоит на крыльце и курит свою пахучую папиросу. Такую пахучую, что Мишка её запах ещё от калитки чувствует. Дед молчит и только улыбается. Но так улыбается, что Мишка понимает, что и для него он тоже – королевич.
Тогда Мишка как закричит:
- Это же я, бабушка! Что, опять не узнала? Как в прошлом году? А вон мой папа, он меня к вам на машине привёз, через лес и поле!..
Бабушка обнимет Мишку и как начнёт целовать. А от неё оладьями пахнет. И ещё чем-то таким, что Мишка с самого рождения знает.
Пока бабушка его целует, дедушка спускается с крыльца и тоже к Мишке подходит, кладёт ему на голову ладонь свою шершавую. И тепло сразу голове становится, как в новый год, когда ты за столом сидишь и огни бенгальские уже зажгли, а за окном ночь и стужа, но тебе не страшно, а радостно.
Потом бабушка папу целует, а дед ему руку жмёт. И всё равно молчит и улыбается. А потом вдруг не выдержит и папу, как Мишку, по голове погладит. И по глазам папиным видит Мишка, что он тоже новый год вспоминает.
И начнёт бабушка суетиться и говорить, чтобы руки мыли и за стол быстрее садились, а то у неё уже всё давно готово и остывать начало. А сама стоит возле рукомойника, ну, такого, с пипочкой, и держит в руках два чистых полотенца: одно для папы, синее, с каймой, а другое для Мишки, голубое, с утёнком. А сама всё говорит и говорит что-то. Дедушка тоже рядом стоит и только иногда успевает вставить:
- Да погоди ты, Маша, не тараторь, устали-то парни с дороги…
А сам опять улыбается и всё курит свою папиросу пахучую.
Потом садятся за стол, едят и разговаривают. А Мишке и не скучно совсем: он ногой болтает и головой вертит. Пока взрослые разговаривают, он всё-всё в хате разглядеть успеет. И бабушкины часы с котом, который под каждый «тик» глаза вправо, а под каждый «так» влево поворачивает. И фотографии на стене, в большой рамке: вон и прошлогодняя появилась, когда Мишка ещё маленький был, и они с дедом карасей наловили и возле ведра стоят и руками показывают.
А потом дедушка говорит:
- Ну, мужики, пошли баню топить.
А бабушка опять как всполошится:
- Да погоди ты, Алёша! Я ведь с сыном ещё не наговорилась, на внука не нагляделась…
Дедушка тогда и отвечает:
- Ну, говорите тогда, а на внука три месяца ещё глядеть будешь… Пойдём, Мишуня, мы с тобою баней займёмся.
У Мишки от счастья прямо сердце стучать начинает быстро-быстро. Он из-за стола выскакивает и впереди дедушки в сад бежит, потому что баня там, в глубине, притаилась-спряталась.
И топят они с дедом. Тот Мишке даже разрешает спичку самому зажечь и в топку сунуть. Когда огонь загудит, дед скажет:
- Ну, теперь пойдём на воздух, покурим…
Садятся они на высокий порог бани, и, прежде чем закурить, дед лезет в карман и достаёт оттуда красного петуха на палочке. Обдует его, ладонью своей заскорузлой оботрёт от мусора, что в кармане на него налип, и Мишке сунет. Сидят они так на пороге бани, «курят» и разговаривают:
- Как живёте-то там, в городе у себя?
Мишка солидно чавкнет, когда петуха изо рта достаёт, и в тон деду ответит:
- Нормально…
И тоже на деда не глядит, а только боком к нему прижимается. Дед тоже, глядя в сад, папироской пыхнет, Мишку за плечи приобнимет, в макушку прям его чмокнет, быстро, будто боится, как бы кто не увидел, потом только ответит:
- Ну, и слава Богу, коли так… А мать как там? Не болеет?..
- Тоже нормально, - отвечает Мишка.
Дед тогда скажет:
- Ты её сберегай, она у тебя хорошая.
Мишка понимает, что сейчас у них с дедом очень серьёзный разговор идёт, а потому брови сдвигает, перестаёт облизывать петуха и отвечает:
- Мы её вдвоём с папой сберегаем.
По тому, как размякла сначала, а потом ещё крепче стала рука деда у него на плече, Мишка чувствует, что дед доволен. Он помолчит, помолчит, а потом прибавит:
- Вы у нас тоже парни ничего получились…
И Мишка так гордится этой дедовой похвалой, как будто его медалью наградили. Заглядывает в глаза старику и обвивает его обеими руками вокруг пояса. Дед словно бы этого и не замечает, но и не сопротивляется, а только ещё крепче Мишку к себе прижимает.
А когда баня вытопится, то моются сначала мужики, все втроём. Мишку с папой дедушка долго парит, а потом сам париться начинает. Когда он из парной выходит, то пахнет от него берёзой, счастьем и ещё чем-то. Мишка разобрать не успевает, потому что глаза у него уже слипаются, и он только чувствует этот запах, когда дед его, полусонного, в дом на руках несёт и к груди прижимает.
А потом снова бабушкиными оладьями запахнет, потому что утро пришло, и бабушка завтрак приготовила.
И сколько ещё за лето будет таких утр, когда нужно быстро вставать, потому что или на рыбалку с дедом пора, или дрова привезли и их наколоть и сложить во дворе под навесом нужно, или бабушке для стирки воды натаскать – тоже их с дедом работа.
И вечером Мишке у деда с бабушкой хорошо, когда они у телевизора садятся информационную программу «Время» смотреть, а дед комментирует все важнейшие политические события в мире. А Мишка с бабушкой слушают. Потому что дед у них – глава, всего их рода глава. И уж он-то точно знает, хорошо или нет, что у американцев Трамп на престол взошёл, а казахский хан и белорусский батька много уже лет на своих престолах восседают…
|