К Алмасу заглянули приятели-бандиты. Посидели на кортах возле курятника, пособачились о чём-то вполголоса и быстро ушли. Оставили его со сложным выражением лица – как бы и дело говорят, а хочу ли я, а надо ли мне?..
Он не пребывал в изоляции всё это время. Сотовая связь прорывалась периодически. Электричество давал дизельный генератор, его хватало на мелкие мелочи, типа зарядки телефона. Детдомовский чат был жив и активно обсуждал, кто по своей глупости успел сдохнуть, пока Алмас отжирался и кайфовал, кто пропал с радаров, кого, где убили. Кризисное правительство пыталось унять межнациональную резню, так что по новостным сайтам, хохоча, гулял сатана. С его клыков брызгала гнилая кровь вперемешку со свежей. Пролистав всё это за несколько минут, сорок-баро тряс головой: даже примерно не знаю, почему мы до сих пор живы.
Думитру остался без телефона, ему было хорошо. В этом смысле.
Каждый день Алмас говорил себе: ситуация быстро меняется, осмысляй географию, выстраивай дальнейшую стратегию… И что? И ничего. День утекал тонким, тёплым песком сквозь пальцы, как и все предыдущие. Что за фигня в самом деле? Всегда был энергичным, порой лишку.
Собрался-таки в город, в разрекламированный друганами бордель. Не дошёл…
***
Утро началось пустым омлетом. Пустым, значит, без мяса, с перцем, баклажанами и зеленью, с травой. Бекон закончился, а хлеб ещё не испёкся…
Думитру топтался возле плиты, варил нарочно супер-густое и мега-сладкое какао со специями, опасливо поглядывая на завтракавшего парня, на его сведённые брови. Алмас был всем доволен. Он хмурился, пытаясь дать себе волшебного пенделя: «Сколько ещё путь до города останется безопасным? Я что, перед смертью даже буферов и бамперов настоящих, бабьих не пощупаю что ли?»
Отправился…
***
День был волшебный. На холмах плескались зелёными бликами, выжженными до белизны, кроны глубокие до синевы. Дуновения южного ветра омывали путника всеми запахами лета, зачерпывая горизонта.
Сорок-баро проклял себя, что вышел без утреннего секса. На бордель его бы в любом случае хватило, ему бы захотелось снова и не раз. Останавливаться ради того, чтобы передёрнуть? Эээ… Должна быть у человека сила воли? Хоть какая-то? Быстрая ходьба не отвлекала, порывы встречного ветра, собственные шаги, крутившиеся в башке похабные историйки от братвы – всё как клином сошлось, желание возрастало больше и больше. Лето ласкалось об его пах с наглостью нимфоманки.
Под холмом, заросшим сурепкой, мелькнуло синее озерцо. В этой местности водоёмы питали холодные горные ключи.
Алмас бегом спустился, чтобы остыть. Зашёл по пояс. На мелкой ряби покачивалась пара забытых детских мячиков, прибитая ветром к тростнику.
Сила воли… Должна быть? У человека… Хоть какая-то?..
Это всего лишь резиновые мячи, разные по величине, с полосками!
Две округлости рядом… Как налитые женские груди… На левой сидит стрекоза.
Буквально сразу, как только верхний, прогретый слой воды облизал его член, сорок-баро кончил.
Короткая вышла прогулочка! К чертям собачьим и город, и бордель! Не сегодня. Не судьба.
Ноги мгновенно промерзли на глубине. Сорок-баро вылез, устроился на сухом бережке, сожрал козий сыр и лепёшку… После чего он шесть часов к ряду валялся на песке, в мелких, как булавочные головки, сиреневых цветках, прогреваясь.
Небо потемнело, с вихрем обрушился ливень.
***
На вершине жары так бывает. Переждать это чёрное беснование природы под деревом или под импровизированным шалашиком невозможно. Залезть в незнакомый дом? Когда так непроглядно хлещет, чужие заборы, крыши над ними казались не спасением, а ловушками, нарочно устроенными в сговоре со стихией, чтобы Алмас утратил бдительность, чтобы вломился прямо на ружьё. Что ему оставалось? Возвращаться. Бегом бежать.
Град! Стемнело и от бури, и от близости ночи.
У Алмаса на ногах были не ворванные крепкие ботинки, а свои лёгкие кроссы, где каждая подошва переломлена в трёх местах. Тропинки же, утопленные в землю, насыпало градом по щиколотку. Ледышки набивались в кроссовки и не таяли. Он мчался как на ходулях, не ощущая замёрзших стоп.
Побитый до крови градинами, Алмас бегом пересёк сад и ломанулся в спальню.
***
Круглым огоньком сиял огарк новогодней свечи. Думитру лежал поперёк кровати. Он пытался читать книгу мемуаров, ронял её, задрёмывая, и прикладывался время от времени к глиняному флакону из-под бальзама. Там ещё оставалась несколько супер-ароматных глотков. Думитру прибавил к ним остатки тягучего Бейлиса и немного виски, настоянного на рябине. Получилось… хорошо.
Внезапное похолодание вкупе с тёмно-сизыми тучами сделало дом каким-то неуютным. Так что, возле окна в чугунной печурке на ножках, толстенькой как бочка, догорали несколько круглых поленьев. От обрубков ветвей пихты и можжевельника остался к этому времени лишь восхитительный аромат.
Скрипнула дверь, едва различимого в темноте, платяного шкафа. На пол, на мокрую одежду повалились рубахи и наволочки, которыми бандит промокнул морду. Надевая первое, что попалось – еденный молью свитер, сбивая тонкий матрас, он взлетел на жёсткую дубовую кровать. Махнул растянутыми рукавами:
– Помню, обещал! Не трону! Я согреться, замёрз как собака!
– Подогреть вина? – неуверенно спросил Думитру, готовый к худшему.
– Что у тебя? Дай.
Алмас вылакал из щербатого горлышка залпом сладко-горький, обманчиво-сладкий, окончательно горький бальзам, идиотски ухмыльнулся и простился с уплывающим сознанием.
– Амба, не могу…
Манерой пса, обтирающегося о ковёр, он вытер мокрую башку, поёрзав на кровати. Замотался в плед, прижал ледяные стопы к мягкому стариковскому животу и распался, как треснувший флакон, утёк горькой рябиновкой в сливочный Бейлис. Будь что будет.
– Если захочешь перерезать мне горло, нормальный нож в рюкзаке…
Собственный голос был таким громким, язык таким неповоротливым, рю-г-к-сак – таким нелепым и длинным словом…
***
Думитру прислушался к дыханию... Спит… Потянулся к халату, скомкал его бандиту под мокрые волосы и замер: «Что я делаю?» Скрипнув зубами, он уставился в потолок: «Что хочу, то и делаю! Никому я ничего не должен, ни мстить, ни прощать… Я не обязан разбираться, где зло, где добро. Хочу плыть по течению и буду, моё дело. Это всего лишь мокрый щенок… Щенок тюленя».
Думитру вспомнил передачу про спасённого тюленёнка. Волонтёры его кормили и лечили, а он кусался. Жуть, как сильно. Чтобы охотиться на рыб с их крепкой скользкой чешуёй, нужны мощные челюсти и острые зубы. Тюленёнок был дикий, злой и страшно кусался.
«Но волонтёры же не кусали его в ответ! Ишь как сверкнуло над курятником... Ужасно мокрой псиной пахнет. Все одеяла провоняет насквозь. У парня какие-то проблемы с помывкой: бешенство, водобоязнь... Нехорошо так думать о человеке. Вдруг у него реальные проблемы?.. Горячий, как собака. Высохнет к утру. Почему он никогда не раздевается? Татуировки какие-то секретные, особенные?»
Тихо-медленно, хотя мог бы сплясать, не разбудив, Думитру выбрался из кровати, чтобы использовать редкий шанс: «В рюкзаке, говоришь? Посмотрим…»
На дне таяли несколько градин. Там действительно был фирмовый танто в ножнах, но Думитру искал не нож, а смартфон и новости в нём. Нашёл вместе с телефоном бандита. Обтёр оба, завернул в сухую бумагу. Свой включил… Телефон – ура, не сдох под ливнем. Интернет – увы, оставался недоступен. Почта забита сотнями мейлов…
– Кошмар… Жуть какая…
Видео Думитру не открывал, на этот раз шоковым контентом стала обыкновенная переписка детдомовцев. Вот что значит гуманитарий, образованный человек. Бездна в него заглянула конкретно…
Дикие существа не умели составлять фразу. Точки, запятые, восклицательные знаки в количестве и заглавные буквы они распределяли между словами абсолютно хаотично. Это не был не искажённый, шуточный язык. Дикари знали, что где-то положено ставить знаки препинания, где-то и ставили.
«Сорокбаро ты напеши Шепелявому. ему напеши что незлишся! Чел кушать не может! Задрал, всех, нас, вернётся сорокбаро за-что прибёт меня. что ему сделал!!! БГГГ!!! страдает человек! Магазы чка. тут. В домах бухла крепче вина хренайдёшь кислятина, так всё путём. Армецы дойдут нам хана, сваливать, надо будет моментом. Вкурсе. держи, мы, тоже. Хай сорокбаро!!! Живём!!!»
В том же стиле и всё остальное.
Дрожащими руками Думитру закрыл почту.
Пока он щурился через очки в светящийся монитор, огарок растёкся по перевёрнутой чашке, потух. За окном светало. Угли в печке тихо алели под золой.
Согревшийся бандит раскинулся на кровати, выбросив с неё подушки, запинав покрывало в ноги. Пропорциональный, как витрувианский человек. Неуязвимый, как Адам до грехопадения. Проснётся, опять сгруппируется зверем: надбровья-плечи-кулаки. «Если хочешь меня зарезать... Жизнь дерьмо. Никак невозможно тебя зарезать и днём тоже нельзя…»
Спать охота. Думитру прилёг аккуратно с краю постели. Дубовый каркас под ним заскрипел щёлкающим звуком в послегрозовой тишине. Алмас метнулся, бессмысленным взглядом окинул комнату и упал обратно, обхватывая подушку и всего старика поперёк. Ткнулся в него, застонал и отчётливо, с каким-то предсмертным удовлетворением, произнёс:
– Тедди.
***
Тедди…
Когда Алмаса впервые усыновили, оказалось, что этот одиннадцатый усыновлённый малыш должен вписаться в отряд из десяти малолетних рабов.
Славная коммуна: трёхметровый сплошной забор обвит колючей проволокой – хозяева не питали иллюзий о месте, где решили поселиться.
Алмас ничего не понимал. Полоть грядку было весело. В первый же день заставили. Чего время терять?
Наступил обеденный час. Десять названных братьев с голубиной яростью рванули к сараю, откуда тянуло похлёбкой. Конкуренция за еду бодрит усталых. Маленькая дочка хозяев позвала нового братика в дом, и наивный Алмас пошёл, не зная, что рабов кормят отдельно.
Девочка была милая, неиспорченная, страдающая от недостатка новых друзей. Кто бы ей разрешил гулять в посёлке? Игрушек много, а похвастаться некому и поиграть не с кем. Она заливисто смеялась над тем, как Алмас пугался внезапных отражений себя в напольных зеркалах, как пробовал на зуб восковые фрукты в вазах между лестничными пролётами. Она тащила его за руку всё дальше по трёхэтажной укреплённой громаде, которую он исследовал с детским простодушием, пока не узрел Тедди на парчовой угловой кушетке… Медведь был выше него в полтора раза, толще втрое, чище в десять раз... Он был прекрасным видением!.. Мех плотно набитый, белый. Медведь пузатый, довольный, аж сияющий. «Огромадненный!»
Крошку-хозяйку окликнули снизу.
– Познакомься с Тедди, – сказала нежадная малышка и убежала.
Алмас кинулся к игрушке. Облапал, разглядел наощупь уши, глаза, нос, всю морду… Обнял и заснул от усталости, вцепившись в медведя, как детёныш обезьянки, чумазый маленький раб.
Обнаружив его с подарком, купленным на именины своей ненаглядной доченьке, хозяйка взвыла басом. Грязными матами. Девочка рыдала, ладошками закрывая уши. Алмасу повезло, что её старший брат вмешался, спас его, не позволил вышвырнуть из окна, куда уже летел дорогой медведь.
Лично директрисе интерната, плюнув в лицо, Алмаса вернули сразу же. Тедди он нашёл за воротами и
