ТАК Я ГОВОРИЛ С ЗАРАТУСТРОЙ

Моя встреча с Заратустрой состоялась в горах. Ранним утром. Как раз когда, по свидетельству

Ницше, поднявшись с зарей, встал Заратустра перед солнцем и так обратился к нему:

        - Великое светило! В чем было бы счастье твое, не будь у тебя тех, кому ты светишь? Взгляни! Я пресытился мудростью своей, словно пчела, собравшая слишком много меда; и вот – нуждаюсь я в руках, простертых ко мне…

      Именно этот момент я счел удобным для своего появления, ибо полагал, что и в моих простертых руках нуждается переполненный медовой мудростью мыслитель.

      - Скажи, многоумный Заратустра, - произнес я, выходя из тени смоковницы, - Достоин ли я впитать свет твоей мудрости?

    -  Кто ты, незнакомец, - вопросил Заратустра.

    - Я человек, который наслышан о твоих проповедях, - сообщил я.

    - Что ж, - ответил Заратустра. - Солнце светит для всех. Но не всякий бывает благодарен его теплу. Говори, что ты хочешь знать?

    - Много чего мне хочется знать, - сообщил я. – И многое мне уже известно из твоих речей. Вот, например, как рассуждал ты

    О ПРОСЛАВЛЕННЫХ МУДРЕЦАХ:

    «Все вы служили народу и народному суеверию, а не истине! Потому терпели и неверие ваше, что оно было уловкой и хитроумным путем к народу. Но кто ненавистен народу, как волк собакам, так это – свободный дух, враг цепей, который никому не поклоняется и живет в лесах. Вытравить такого из логовища – это всегда называлось у народа чувством справедливости; и теперь еще науськивают на него самых свирепых собак.

  На это я хочу у тебя спросить: о какой истине ведешь ты речь? Что, если твоя истина похожа на мерзкую жабу или на ядовитую змею? Такая истина отвратительна человеку, ибо человек понимает, что подобная истина не может быть ключом к созданию этих прекрасных гор с их белоснежными вершинами, искрящимися ручьями, голубыми озерами и сочной зеленью долин. И когда в «простертые руки» человека, ты пытаешься вложить омерзительных гадов своей истины, душа человека переполняется ужасом и ненавистью к дарителю. И тогда человек вправе подозревать ложь в твоих устах и злой умысел в твоем сердце.

    Между тем, ты пытаешься доказать, что  истина вовсе не такова, как о ней говорят признанные мудрецы. Их ты обвиняешь в неискренности и уподобляешь  откормленным «вьючным животным, ослам, которые тянут повозку народа, слугами которого они являются». И думаю, ты согласен со своим преемником, Ницше, говорившим, будто «философы принуждают себя смотреть на природу ложно до тех пор, пока они уже не способны видеть ее иной». По заверению Ницше они «только делают вид, будто достигли своих собственных мнений, тогда как с помощью подтасованных оснований защищают предвзятый тезис, выдумку.

      «Философия – говорит он, - это потребность и  стремление к власти, к «созданию мира».

    На это я должен тебе сказать, что польза от осла, взявшего на себя тяготы путника, больше, чем от волка, нападающего на осла. Ведь ты сам свидетельствуешь, что «знаменитые мудрецы возрастали вместе с духом и добродетелью народа – и народ вырос через них!»  Зато неизвестно, насколько справедливы истины волка. Не создает ли он мир по собственному образцу, и не движим ли ты сам  «потребностью и стремлением к власти и созданию своего мира»?

  В доказательство того, что это не так, ты говоришь, что только «в пустыне, и господами пустыни искони жили честные, свободные умы, которые в отличие от близорукой толпы, знают, что такое дух. Дух есть жизнь, – поясняешь ты -  Собственным страданием умножает он знание свое. Люди видят «только  искры духа, но не видят, что он – наковальня, и не видят жестокости молота его! Не будучи орлом, нельзя знать о счастье в ужасе духа. Кто не птица, тому не дано устраивать привал над пропастью».

  Но позволь спросить тебя, что может знать о тяготах жизни отшельник или пустынник, пребывая вдали от людей. Ведь наибольшие страдания, которые по твоим словам, умножают знания, возможны как раз среди людей, обремененных их неизбывными пороками. Так что, если мудрость зависит от суммы страданий, то орел не знающий змей в своем гнезде на скалах и парящий над землей, выслеживая свои жертвы, менее всего способен быть учителем для того же осла.

    Ты прав, когда излагаешь известную сентенцию: «страдания вразумляют». Но это вовсе не значит, что мудрость измеряется страданиями. Да ведь и сам ты, проживая в горах, много ли претерпел мук, чтобы обладать знаниями, позволяющими тебе столь нескромно утверждать:   

    «Подобно парусу, трепеща от бури духа, мчится по морю моя необузданная мудрость! Но вы, знаменитые мудрецы, слуги народа, – разве можете вы мчаться со мной!»

      При этом ты учишь: «Быть бесстрашным и внушающим страх, великим и одиноким, свободным от счастья рабов и поклонения богам – такова воля искреннего».

      К числу таких «искренних» ты, конечно, относишь себя. Но не подобна ли такая искренность намерениям хищника, который не скрывает своего желания вцепиться в горло своей жертве? И чем более  «великим», «одиноким», «свободным» и «бесстрашным» выглядит  хищник, тем естественней будет желание человека «трепеща от бури духа, мчаться» подальше от его «необузданной мудрости».

  Так я говорил с Заратустрой.

О ТОЛПЕ

    В другой раз, Заратустра ты повествовал о толпе. И ты не жалел для ее описания самых черных красок.

  «Жизнь – источник радости, - вещал ты.- Но всюду, где пьет толпа, родники отравлены. Я не переношу зрелища оскаленных морд и жажды нечистых. Они бросили взор свой в родник: и вот – светится мне оттуда мерзкая улыбка их. Приторным и гнилым делается плод в их руке. Неужели жизни нужна и эта сволочь? Отвращение к ним жадно пожирало жизнь мою! Поистине, надо было подняться в самую высь, чтобы вновь обрести источник радости! Миновала робкая печаль весны моей! И весь я – лето в самом расцвете его, со студеными источниками и благостной тишиной. О, приходите, друзья мои, чтобы тишина стала еще блаженней! Ибо это – наша высь и наша родина: слишком высоко жилище наше и недосягаемо для всех нечистых и жажды их. Как могучие ветры станем мы жить над ними, соседи орлам и снегу, соседи солнцу. Так живут могучие ветры. И подобно ветру буду и я некогда бушевать среди них и духом своим захватывать дыхание у духа их. Поистине, Заратустра – могучий ветер для всех низин. И вот что советует он врагам своим и всем, кто плюется: "Берегитесь плевать против ветра!".

    Последнее предупреждение, думаю, вполне своевременно, поскольку мне хочется спросить: разве при таком отвращении к людям толпы, ты, похваляющийся своей искренностью, хотел бы преподать им подлинную истину? Ведь вряд ли ты веришь в их способность очиститься настолько, что они не будут в состоянии как-нибудь нарушить благостную тишину твою или постесняются замутить воду в месте твоего водопоя. Наверное, твои идеалы столь безупречны, что ты уже не будешь пить воду из ручья, где лакает собака. А между тем, в человеке много от животного.

    И когда ты восклицаешь: «Неужели жизни нужна и эта сволочь?», то не стоит ли за этим желание уничтожить всех этих тварей, отравляющих твою жизнь? И в этом случае, очень возможно, что твое учение подобно одежде, зараженной чумой. Вместо исцеления оно лишь умножит беды и несчастья толпы, пропитав ее ненавистью ко всему несовершенному, а значит, и к собственным несовершенствам каждого, что повлечет за собой жестокие расправы над ближними, ради того, чтобы быть «соседями орлов» и слушать, как ты будешь «бушевать» среди избранных, «захватывая дыхание у духа их».  Притом ты и сам можешь не знать, к чему ведут твои проповеди, как не знают философы, что движимы «потребностью и стремлением к власти» над миром.

  Так я говорил с Заратустрой.

О ДОБРОДЕТЕЛЬНЫХ.

    Может потому ты и смеешься над добродетельными и презираешь их, что их деятельность претит твоим тайным целям?

  «Над вами, добродетельные! - говоришь ты, - Смеялась сегодня красота моя. Вы, добродетельные, хотите получить плату за добродетель, небо за землю и вечность за ваше "сегодня"? Но я  учу, что нет воздаятеля? Я не говорю даже, что добродетель – сама по себе награда. Подобно клыкам вепря, слова мои взбороздят основы душ ваших. Я буду плугом для вас, чтобы все сокровенное глубин ваших стало явным. И когда взрытые и изломанные будете вы лежать на солнце, отделится ложь ваша от правды. Ибо вот, в чем правда ваша: слишком чисты вы для грязи таких слов, как "мщение", "наказание", "награда", "возмездие". Ведь для некоторых добродетель – это лень пороков их: и всякий раз, когда их ненависть и зависть сладко потягиваются, тогда просыпается их "справедливость". Есть и такие, «для кого добродетель – это корчи под ударами бича, и вы довольно наслушались воплей их! Другие гордятся горстью справедливости и во имя ее клевещут на все. И лишь для того они возносятся, чтобы унизить других. Немало и таких, что сидят в своем болоте и вещают: "Добродетель – это смирно сидеть в болоте».